Геррон

Нет. Это было бы вчера. В конце недели. А сегодня понедельник.

Погода опять испортилась. Может, они хотят подождать, пока…

Не имеет смысла об этом думать. Я только строю лабиринт, в котором сам же и заблужусь. Я не знаю, что происходит, и мне этого не узнать. Остается только ждать, когда мне что-то скажут.

Если вообще что-то скажут. Может, я уже недостаточно важен для этого.

Я ненавижу это чувство. И все меньше способен его выдерживать. Оно меня убьет. В Вестерборке меня довели до дизентерии, но я знаю: виной тому была неопределенность.

— Пожалуйста, мойте руки, — кричит господин Туркавка.

Мне давно уже надо в сортир. Но мне надлежит оставаться здесь впредь до дальнейших распоряжений. В моем местонахождении. Если за мной пришлет Рам, а я в это время буду сидеть в нужнике…

— Ты преувеличиваешь, — сказала Ольга. — Конечно же они снимут фильм до конца.

А может, и нет.

Страх — это болезнь, которая то и дело возобновляется. Лихорадка души. В Вестерборке она охватывала людей с периодичностью ровно в семь дней. После каждого преодоленного приступа наступала короткая фаза облегчения, кажущегося здоровья. Потом очередной скачок температуры. Очередная паника. Всегда по понедельникам.

Во вторник, в полдень, отходил транспорт на восток. В Освенцим или Терезин. Иногда в Берген-Бельзен. Когда вагоны для скота окончательно запирались, когда уже никто не брал в руки мел, чтобы изменить на двери число, шестьдесят, семьдесят, восемьдесят человек — 8 лошадей или 40 человек, это уже давно в прошлом, — когда поезд наконец трогался, когда дым из трубы локомотива становился лишь воспоминанием, вот тогда лихорадка проходила. Тогда ты чувствовал себя освобожденным. Избавленным. Повеселевшим. Как мы чувствовали себя солдатами, возвращаясь из окопов на передовой, — и были еще живы. Конечно, нам было жаль тех, кого убило. Но мы сочувствовали им только головой. Не животом. Не тем местом, где гнездятся чувства.

Никогда не рассказывали столько похабных анекдотов, как при возвращении из окопов туда, где мы были расквартированы. Если жизнь против всех ожиданий все же продолжается, первым делом думаешь о размножении.

В Вестерборке дают кабаре. Всегда по вторникам вечером.

Среда — это лагерные будни. Четверг еще тоже. В пятницу уже не получалось сохранять иллюзию, что эта неделя, в отличие от всех остальных, будет длиться вечно. Самое позднее в субботу снова начиналась лихорадка. Следующий этап. Malaria westerborkiana.

В понедельник вечером — это знали, в бараках опять будут зачитывать имена. Приговоры. „Быть наготове к отправке“.

В Терезине раздают извещения на транспорт. Эти извещения написаны на узких полосках бумаги. Их называют лапша.

Каждую неделю — тысяча человек. Вестерборк — надежное предприятие. Берлин отдает распоряжение, Амстердам заказывает, а Вестерборк поставляет. Вагонами. Надежно и точно. Люди хорошего качества. Сильные и здоровые. С температурой гарантированно не выше сорока градусов. Ведь поставки, в конечном счете, предназначены для трудовой повинности.

Так считается.

Но даже болезнь не спасает от транспорта. Если человеческого материала не хватает — а его не хватает всегда, — вагон пополняют всем что под рукой. Калеками. Стариками. Детьми. Для СС дело не в этом. Для стистики все равно, что тот жидок, что этот. Цифры должны сходиться. Это может коснуться каждого. И поэтому к концу недели начинается жар. Болезнь разражается снова. Неуверенность. Страх.

Первый симптом — всегда слухи. Сказочное агентство каждую неделю верит, что точно знает, кого возьмут на сей раз. „Вон тот влип, — нашептывают. — И вон та“. Каждый хочет получить информацию из надежного источника. Прямо из служебной зоны I. Хочет узнать имена от самого Курта Шлезингера, всемогущего руководителя службы, который подрядился марать руки за СС. Он решает, кому остаться здесь, а кому ехать. Так же, как здесь Эпштейн.

— Кто будет жить и кто умрет, — причитает Лжерабби. — Кто в свое время, а кто от своего времени, кто от огня, кто от воды, кто от голода, кто от жажды, кто от бури и кто от чумы, кому выпадет покой, а кому беспокойство.

Дедушка формулировал это проще. „Мы едем на поезде, кто с нами в путь?“