Гертруда

Видимо, он ее не понимал и беспомощно смотрел на то, что происходит. Мне ее страдание как раз было понятно – это борьба между любовью и гордостью. Она боялась не того, что он ее побьет, она боялась, что больше не сможет его уважать, и в своем боязливом ожидании надеялась вновь обрести силу. Она подчинила его себе и держала в узде, сама же так подточила свои силы, что больше на них не надеялась, – в этом и заключалась ее болезнь. Теперь же она тосковала по нему и вместе с тем боялась потерять его навсегда, если новый опыт совместной жизни не удастся. Теперь я отчетливо понимал, насколько бессмысленны мои дерзкие любовные фантазии и каким ослеплением они были вызваны: Гертруда любила своего мужа и никогда не пошла бы ни с кем другим.

Старик Имтор избегал говорить о Муоте, так как знал о моей дружбе с ним. Но он ненавидел его и не мог понять, как ему удалось вскружить голову Гертруде, он представлялся ему злым волшебником, который ловит простодушных и никогда не выпускает их обратно. Да, страсть всегда загадочна и необъяснима, и, к сожалению, несомненно, что жизнь не щадит прекраснейших своих детей и что часто замечательнейшие люди поневоле любят то, что толкает их к гибели.

В этом сумраке короткое письмо от Муота пришло как избавление. Он писал:

«Дорогой Кун! Твою оперу теперь играют повсеместно, наверно, лучше, чем здесь. И все-таки было бы замечательно, если бы ты опять приехал, например, на той неделе, когда я два раза исполняю твою партию. Ты знаешь, моя жена больна, и я здесь один. Так что ты будешь вольготно жить у меня. Только никого с собой не привози! Сердечно

твой Муот».

Он так редко писал письма и совсем не писал ненужных, что я сразу решил ехать. Видимо, я был ему нужен. На секунду у меня мелькнула мысль сообщить об этом Гертруде. Возможно, это как раз был случай сломать преграду, возможно, она послала бы со мной письмо ему или теплый привет, возможно, попросила бы его приехать, возможно, поехала бы со мной сама. Это была всего лишь идея, я ее не осуществил. Только перед отъездом побывал у ее отца.

Стояла ненастная поздняя осень, мокрая и ветреная, иногда в течение какого-нибудь часа из Мюнхена можно было видеть ближние горы, покрытые свежим снегом, город был сумрачен и залит дождем. Я сразу поехал к Муоту домой. Там все было так же, как год тому назад, – тот же слуга, те же комнаты, так же расставлена мебель, только все казалось нежилым и пустынным и не хватало цветов, о которых обычно заботилась Гертруда. Муота не было дома; слуга проводил меня в мою комнату и помог распаковать вещи. Я переоделся и, так как хозяин еще не вернулся, спустился в музыкальную гостиную, где слышал, как за двойными окнами шумят деревья, и мог не спеша поразмышлять о прошлом. Чем дольше я сидел, рассматривал картины, листал книги, тем тяжелее становилось у меня на сердце, как будто бы этому дому уже нельзя было помочь. Расстроенный, сел я за рояль, чтобы отделаться от бесполезных мыслей, и стал играть свою свадебную прелюдию, словно мог этим выкупить обратно то хорошее, что было.

Наконец я услышал поблизости быстрые тяжелые шаги, и в комнату вошел Генрих Муот. Он подал мне руку и устало посмотрел на меня.

– Прости, – сказал он, – у меня были дела в театре. Ты ведь знаешь, сегодня вечером я пою. А теперь мы пообедаем, верно?

Он прошел вперед, и я заметил, что он изменился, был рассеян и равнодушен, говорил лишь о театре и, казалось, на другие темы беседовать не хотел. Только после обеда, когда мы, молчаливые и почти смущенные, сидели друг против друга в желтых плетеных креслах, он неожиданно начал:

– Это хорошо с твоей стороны, что ты приехал! Я тоже сегодня вечером буду стараться изо всех сил.

– Спасибо, – ответил я. – Выглядишь ты неважно.

– Ты считаешь? Ну, надо довольствоваться тем, что есть. Я ведь соломенный вдовец, знаешь.

– Да.

Он смотрел куда-то в сторону.

– Тебе что-нибудь известно о Гертруде?

– Ничего особенного. Она все еще нервничает и плохо спит…

– Ладно, оставим это! У вас она в хороших руках.

Он встал и прошелся по комнате. Видимо, он хотел сказать что-то еще – он испытующе и, как мне показалось, недоверчиво посмотрел на меня.

Потом рассмеялся и говорить не стал.

– Тут еще Лотта опять возникла, – начал он снова.

– Лотта?

– Да, та самая, что тогда была у тебя и жаловалась на меня. Она здесь, вышла замуж, но, кажется, еще интересуется мною. Она приходила сюда – нанесла мне визит по всей форме.

Он опять хитро посмотрел на меня и засмеялся, увидев, что я испуган.

– Ты ее принял? – помедлив, спросил я.