Герцен

Наталья Александровна хотела во что бы то ни стало присутствовать, но теперь жалеет, что поехала, от духоты она вот-вот потеряет сознание. 24 апреля, через два дня, Герцен записал в дневнике: "Грановский прямо касался самых волнующих душу вопросов и нигде не явился трибуном, демагогом, а везде светлым и чистым представителем всего гуманного… Когда он в заключение начал говорить о славянском мире, какой-то трепет пробежал по аудитории, слезы были на глазах, и лица у всех облагородились. Наконец, он встал и начал благодарить слушателей — просто, светлыми, прекрасными словами…" "Благодарю тех, — так кончил он, — которые с симпатией слушали меня и разделяли добросовестность тона ученых убеждений, благодарю и тех, которые, не разделяя их, с открытым челом, прямо и благородно высказывали мне свою противуположность. Еще раз благодарю вас". Он молчал и кланялся. Безумный, буйный восторг увлек аудиторию, — крики, рукоплескания, шум, слезы, какой-то торжественный беспорядок, несколько шапок было брошено на воздух. Дамы бросились к доценту, жали его руку, я вышел из аудитории в лихорадке".

Иван Иванович Панаев, также присутствовавший на этой лекции, писал потом, что некоторые барыни пребывали в таком ажиотаже, что дело чуть не кончилось "бросанием на воздух чепцов…". С крыльца университета студенты снесли Грановского на руках.

Днем у дома Сергея Тимофеевича Аксакова на Большой Никитской улице можно было увидеть те же кареты, которые утром стояли возле университета на Моховой.

Три часа дня. В огромной зале "покоем" накрыты столы. Герцен, старик Аксаков и Юрий Федорович Самарин — распорядители торжественного обеда в честь Грановского. Обед этот был задуман как "примирительный", иными словами, Герцен и его друзья сделали попытку объединить "московское общество".

Но разногласия проявились тут же, на обеде. Иван Иванович Панаев рассказывает, что он сидел рядом с Грановским и Шевыревым, был тут и Чаадаев и Константин Аксаков — все смешалось в общем гуле. Первый тост подняли, естественно, за Грановского, Тимофей Николаевич ответил тостом за Шевырева. "Третий тост был за университет".

Но еще не смолкли восторженные клики в адрес alma mater, как Константин Аксаков поднял бокал "за Москву". И тут грянули колокола, сзывавшие паству в близлежащую церквушку к вечерне. Это было эффектно. Шевырев не преминул воспользоваться минутой:

— Слышите ли, господа, московские колокола ответствуют на этот тост, — Аксаков кинулся в объятия Шевырева.

Кто-то из круга Герцена не утерпел:

— Милостивые государи! Я предлагаю тост за всю Русь, не исключая Петербурга.

И тут началось…

— За Петербург! За Петербург! — кричали западники. Через пять дней Герцен писал Кетчеру в столицу:

"Приготовлен был обед торжественный a la List (как Листу. — В.П.), в доме у Аксакова. Жаль, что и тут ты не был. Все напилось, даже Петр Як. (Чаадаев. — В.П.) уверяет, что на другой день болела голова; я слезно целовался с Шевыревым… Вина выпито количество гигантское и N3 не было сотерну, лафиту меньше 9 рублей бутылка, prachtvoll und donnerwetterlich (роскошно и громоподобно. — В.П.)".

"Примирение было откровенно и без задних мыслей, что, разумеется, не помешало нам через неделю разойтись еще далее".

"— Дети! дети! — говорил Белинский о Грановском и Герцене. — …Какое это примирение? И неужели Грановский серьезно верит в него? Быть не может!.. Сколько ни пей и ни чокайся, это не послужит ни к чему, если; нет в людях никакой точки соприкосновения, никакой! возможности к уступке с той или с другой стороны…" Видимо, в том же духе и с обоснованием разногласий было не дошедшее до нас письмо Белинского, которое привез Герцену Иван Павлович Галахов, письмо "вроде диссертации", как записал Герцен в дневнике. "Странное положение мое, — записывает Герцен, — какое-то невольное juste milieu (двойственность. — В.П.) в славянском вопросе: перед ними я человек Запада, перед их врагами человек Востока. Из этого следует, что для нашего времени эти односторонние определения (западники, славянофилы. — В. П.) не годятся".

После обеда "война" между славянофилами, Шевыревым и Погодиным, с одной стороны, и кругом Белинского и Герцена разгорелась еще более ожесточенно. Языков, являвшийся славянофилом по родству (Хомяков был женат на сестре Языкова), утверждал: "Аксаков говорит, что боится, как бы не было драки на лекции, и готовит себя и кулаки свои в защиту православия". Дело действительно чуть не дошло до драки, когда Языков разразился пасквильными стихами "К не нашим". В них "прежний поэт разгула и свободы", по словам Панаева, намекал на Чаадаева как на отступника, на Грановского как на лакея, щеголяющего западной ливреей, "на всех разделяющих их идеи как на изменников отечества, — при такой выходке даже миролюбивый и кроткий Грановский вышел из себя".

В № 8 за 1843 год "Отечественных записок" появилась статья Герцена "По поводу одной драмы".