Герцль. Жаботинский

«Весна» в России пробудила надежды и среди евреев, занимавших по численности четвертое место среди народов империи. Теперь борьба шла не только за равноправие, но и за национальные права. В ней Жаботинскому принадлежала ведущая роль. Подтверждением этого могут служить формулировки Гельсингфорской программы о правах национальных меньшинств.

Некоторые сионисты усматривали в его идеях ошибки. Они полностью отрицали диаспору и не видели пользы в попытке использовать ее. По их мнению, каждое отклонение от дороги к Сиону наносило вред движению. Не так думал Жаботинский, не усматривавший в требовании национального равноправия противоречия с последовательным сионизмом. Напротив, он хотел возложить на сионистов дополнительную задачу: направить диаспору на осуществление идей сионизма. «В диаспоре мы не создаем никаких ценностей, — говорил он, — единственное, что можно делать сейчас, это организовать еврейство для взаимопомощи перед исходом из Египта». Это был отзвук требования Герцля завоевать еврейские общины в странах рассеяния для сионизма. Жаботинский не отказался от принципа ликвидации диаспоры и в гельсингфорской программе хотел создать предварительные условия для этой ликвидации. Гельсингфорская программа была сформулирована в ряде встреч представителей печати и принята на третьей всероссийской конференции сионистов в 1906 году в Гельсингфорсе, ныне Хельсинки… Отцом программы считается Идельсон, но ее главным редактором был Жаботинский (помогал ему Ицхак Гринба-ум), считавший ее до конца жизни вершиной своей сионистской молодости, мечтой объединенного сионистского лагеря, сочетавшего политические взгляды Герцля с «практической работой» палестинофилов.

ПРОПАГАНДИСТ СИОНИЗМА

Хотя Жаботинский и уделял основное внимание идеям сионизма, он не отошел окончательно от русской литературы, правда, его связь с ней стала намного слабее. На это сетовали некоторые русские писатели, следившие за его творчеством. Он очень интересовал Максима Горького. Когда появилась в печати поэма Жаботинского «Бедная Шарлотта» (о женщине, убившей Марата), Горький восторженно отозвался о ней и даже дал указание издательству «Знание», которое возглавлял, приобрести право на распространение всего тиража. К сожалению, была реализована только половина тиража, остальное конфисковали власти, усмотревшие в произведении поощрение террора. Позднее (в 1913 году), прочитав комедию Жаботинского «Чужбина», Горький писал знаменитому еврейскому адвокату, защитнику Бейлиса, Оскару Грузенбергу: «…Превосходное произведение, и вообще Жаботинский удивительно интересный человек… его комедия взволновала меня до глубины души». Другой известный русский писатель, Куприн, сказал про Жаботинского, что у него врожденный талант, он может вырасти в орла русской литературы, а вы украли его у нас, просто украли… Боже мой, что вы сделали с этим молодым орлом? Вы потащили его в еврейскую черту оседлости и обрезали его крылья…»

Сионистские статьи Жаботинского печатались отдельными брошюрами и широко распространялись. Позднее, завершив перевод стихов Бялика на русский язык (замечательный художественный перевод, по мнению многих, не уступающий оригиналу), он выполнил важную сионистскую миссию — ознакомил десятки тысяч еврейских семей со словом Сиона.

Тогда же евреи России узнали, что сила речи Жаботинского не уступает силе его пера. Впервые он покорил евреев Петербурга на собрании в память о Герцле, которое проходило в большой синагоге столицы в 1904 году. Сначала он прочитал написанное им стихотворение, а затем произнес свою знаменитую речь «Сидя на полу». Он умел задевать струны скрытой арфы, потрясая души слушателей. В сионистском лагере не было оратора, равного Жаботинскому. Многие пытались разгадать его секрет: что покоряло сердца, содержание слов или их риторическая форма? Богатый ли звуками голос или выразительные жесты? Тексты выступлений Жаботинского, дошедшие до нас, отражают только малую часть его ораторского мастерства.

Манера произнесения Жаботинским речей менялась с годами. В молодости он испытал влияние итальянской школы: пульсирующий ритм и обращение к душе и чувству. Главным в них был пафос. Чтобы усилить влияние на слушателей, широко применялись поза и жестикуляция. Это было, в известной мере, искусство ради искусства, подчеркнутая форма в ущерб содержанию. Позднее Жаботинский стал сдержаннее; его речи стали более содержательными и менее цветистыми, с меньшим расчетом на внешний эффект. Он быстро обнаружил, что логикой и внутренним чувством тоже можно вызвать немалое внимание.

Так Жаботинский стал и устным агитатором. Он вдоль и поперек исколесил еврейские поселения в черте оседлости, Произносил речи в каждом городе и в каждом местечке, вселял надежду в сердца угнетенных, ободрял и воодушевлял слабых, будил умы и радовался росту доверия со стороны слушателей.