Герцль. Жаботинский

По мнению Жаботинского, аксиомой для решения арабского вопроса является публичная и откровенная постановка вопроса, без всяких замалчиваний. Его статья «О железной стене» написана в 1923 году. Уже тогда он определил свое трезвое и реалистическое отношение к арабам. Он не принадлежит к ненавистникам арабов и не призывает к их изгнанию из Эрец-Исраэля. Его отношение к ним определяется их отношением к сионизму. Арабам в Эрец-Исраэле следует проникнуться сознанием, что эта страна должна быть еврейским государством и что евреи со всех концов света смогут создать свою родину. Арабам не надо бояться положения меньшинства, «ибо евреи готовы предоставить арабскому меньшинству в еврейском Эрец-Исраэле максимум тех прав, которые они требовали для себя и никогда не достигли в других странах». Более того, универсальная справедливость требует, чтобы кочующий народ, преследуемый во всем мире, как меньшинство, нашел наконец убежище на своей исторической родине. Справедливость требует правильного раздела имущества человечества между всеми народами! В выступлении перед комиссией Пиля Жаботинский сказал: «Есть только один путь к компромиссу. Говорите арабам правду, и тогда вы увидите, что араб разумен, араб смышлен, араб порядочен, араб способен понять, что поскольку есть три, четыре или пять чисто арабских государств, то будет только справедливо, если Британия превратит Эрец-Исраэль в еврейское государство. Тогда наступит изменение и в отношении арабов. Тогда будет почва для компромисса, тогда будет мир».

Жаботинский не призывает выталкивать арабов из Эрец-Исраэля, не видит необходимости в их изгнании, «другой вопрос, захотят ли арабы остаться в еврейской стране. Если не захотят, автор не видит никакой трагедии или несчастья в их готовности эмигрировать. Королевская комиссия для Палестины («комиссия Пиля») не исключила такой ситуации. Смелость — заразная «болезнь». Имея на руках разрешение такого авторитетного органа, как комиссия, обсуждая со спокойной совестью исход 350 тыс. арабов из одного угла Эрец-Исраэля, мы не должны пугаться возможности, что всю страну покинут 900 тыс. человек».

Другой основной момент в сионистском подходе Жаботинского касался внутреннего фронта. Для победы революция требует использования всех сил парода. Нужно отдаться ей без ограничений, служить ей со всей охотой и не отклоняться в сторону от ее столбовой дороги. Эту идею он называл «монизм» и искал молодежь, «в храме которой будет царить одна вера и никакая другая. Ей будет достаточно этой одной, она будет гордиться ею и ценить выше других верований. Вначале Бог создал нацию; все, что помогает се возрождению, — свято, все, что мешает — греховно, каждый, кто мешает, — черен, черна его вера, черны его знамена».

Суть идеи концентрировалась в стихотворении Бялика, которое Жаботинский любил цитировать: «Одно солнце в небесах и одна песня в сердце, и нет второй». Он отрицал любую «идеологическую мешанину» и рассматривал ее как поклонение двум богам. Он не верил в возникновение идеологической мозаики. По его мнению, нельзя добиться настоящего слияния сионизма и социализма. Классовая идея повредит единству, необходимому для всех частей национально-освободительного движения. Тем не менее он видел возможность сотрудничества между сионизмом и коммунизмом, особенно ввиду опасности, скрытой в очаровании, исходящем от идеи «универсальной» справедливости, заложенной в отвлеченном коммунизме. В годы, предшествовавшие Второй мировой войне, на еврейской улице шла ожесточенная борьба между этими двумя движениями за душу еврейской молодежи.

Жаботинский отрицал идею классовой борьбы и тем самым восстановил против себя сионистские рабочие партии, считавшие, что можно совместить оба идеала — сионизм и социализм — в борьбе за независимость евреев. Он настойчиво утверждал, что каждая забастовка вредит строящемуся еврейскому хозяйству и что в конечном счете теряет народ. Противники обвиняли его в «фашизме» и в антидемократических настроениях, но это были несправедливые обвинения. Он чувствовал отвращение ко всякому проявлению деспотизма, к любому нарушению прав личности. В молодости под влиянием его учителей в Риме, он склонялся к социализму, но затем изменил свои взгляды и приблизился к анархистскому, индивидуалистическому течению Макса Штирнера.