Прежде чем попрощаться с послом, Карл I подарил ему «четыре ромбовидных бриллианта и один большой камень вдобавок», а еще, в качестве исключительного знака благосклонности, он освободил из тюрьмы католических священников, которые отправились во Францию на одном корабле с Бассомпьером. Можно представить себе ярость пуритан! Миссия маршала, в отличие от деятельности Бленвиля, увенчалась полным успехом.
Тем временем Бекингем хотел, чтобы улучшение франко- английских отношений получило конкретное воплощение в новом договоре. Он был убежден, что лишь ему одному удастся этого добиться. Эту идею он изложил Бассомпьеру, провожая его до Дувра. Бассомпьер не знал, что сказать.
А тут еще буря, свирепствовавшая над Ла-Маншем, задержала отплытие французов на 14 дней (что, как записал посол, обошлось ему в 14 тысяч экю!). За это время от Карла I прибыло письмо, в котором Бекингема официально предлагали как кандидатуру для посольства в Париж. «Я отговорил его, дав понять, что его не примут», – пишет Бассомпьер. Едва прибыв во Францию 18 декабря, после кошмарной переправы, длившейся 15 часов и приведшей к потере двух карет с одеждой и подарками на сумму в 40 тысяч франков, а также двадцати девяти лошадей, посол получил письмо от Анны Австрийской, в котором она сообщала, что «приезд герцога Бекингема был бы ей неприятен, и он должен отклонить его кандидатуру».
Откуда такое настойчивое желание главного адмирала снова поехать в Париж? Все современники считали, что он хотел увидеть Анну, и это желание превратилось в навязчивую идею. В это довольно трудно поверить, потому что, даже если бы Людовик XIII позволил герцогу приехать с посольством, он позаботился бы об отсутствии королевы. Что до Ришелье, то он был о Бекингеме столь дурного мнения, что не имел ни малейшего желания опять позволить герцогу впутываться в его планы. «То был человек, не особенно благородный по рождению, но еще менее благородный по духу, не отличавшийся ни добродетелью, ни образованием, человек дурного происхождения и еще более дурного воспитания. Отец его сбился с пути истинного, а брат был таким безумцем, что его приходилось связывать. Что до него самого, то он находился между здравомыслием и безумием, был исполнен экстравагантности, бешенства и не умел сдерживать свои страсти. […] Король Англии доверил ему управление государством, и неудивительно, что он безрассудно вел его к гибели»
{335}.Как ни посмотри, это суждение кардинала несправедливо. Конечно, Бекингем был импульсивен, склонен к химерам, но ни в коей мере нельзя назвать его безумцем или бешеным. Тогда, в конце 1626 года, он чистосердечно желал союза с Францией. Он не отказался от своего великолепного замысла объединить Европу против Испании и Австрии, и эта идея не была такой уж бессмысленной. Однако он слабо представлял себе политическую реальность, стратегический и экономический контекст европейских событий. Ришелье же разбирался в этом самым доскональным образом. А главное, герцог недооценивал степень враждебности французов к англичанам и наоборот, а также гордое упрямство двух королей: Карла I и Людовика XIII, каждый из которых настаивал на своем праве и не желал отступить ни на йоту.
В подобных условиях Бекингема ни за что не приняли бы во Франции. Его друг граф Холланд, находившийся в это время в Париже, откровенно писал ему: «Я вижу, что Вам много чего пришлось бы здесь опасаться, а надежд на искреннее и надежное соглашение нет никаких. Король упорствует в своих подозрениях на Ваш счет, часто говорит об этом и позволяет злонамеренным лицам утверждать, что [в этом месте изображено сердечко, обозначающее королеву] Вы питаете нежные чувства, сами догадываетесь к кому. Все придворные твердят, что те, кто желал бы возвращения во Францию английского адмирала, – дурные французы»
{336}.Пока маршал Бассомпьер усердно вел переговоры во имя сближения двух стран, а Бекингем устраивал в его честь празднества и пиры, в Ла-Манше и Атлантическом океане происходили все более ожесточенные столкновения между французскими и английскими кораблями.
Трудно сказать, кто был зачинщиком. Каждая сторона обвиняла другую в пиратстве и нарушении морских законов. И те и другие были правы. Захват в открытом море множества французских кораблей (среди них – уже известный «Святой Петр» из Гавра) под предлогом, что они-де перевозят испанские грузы или направляются в Испанию, был совершенно незаконным: в англо-испанском конфликте Франция сохраняла нейтралитет, и решение англичан запретить французам торговать с Испанией не имело никаких юридических оснований. Распродажа на английских рынках товаров, конфискованных подобным образом, была еще более незаконной.