Герцог-упрямец

– Тут вам прислали. – Экономка протянула ей письмо в дорогом конверте.

Послание было от герцогини Страттон, приглашавшей ее послезавтра в театр. Девина невольно вздохнула. Конечно, она пойдет: не осмелится отказаться, – но чего же герцогиня от нее хотела?

– Тут еще кое-что… – Миссис Моффет протянула ей визитную карточку. – Он пришел с визитом. Только что.

Оказалось, что пришел мистер Джастиниан Гринхаус. Девину представили ему во время салона у герцогини, посвященного «Парнасу». Она запомнила этого человека, потому что он знал мистера Хьюма. И еще ей запомнилось его лицо. Она смутно припоминала очень худого мужчину средних лет с редеющими темными волосами. Кроме того, походкой он напоминал учителя танцев. Вот это она вспомнила совершенно отчетливо.

– Он все еще у дверей, – сказала миссис Моффет. – Мистер Хьюм будет недоволен, если вы оставите одного из его друзей топтаться на улице.

– Но он же пришел не к мистеру Хьюму, ведь так?

Миссис Моффет поджала губы.

– Он с визитом к вам.

– Представить не могу почему. Я с ним почти незнакома. – Девина выпрямила спину и разгладила юбку. – Ну… пусть заходит.

Дожидаясь гостя, Девина вдруг сообразила, что мистер Гринхаус вполне мог откликнуться на ее объявление в газетах. В конце концов, он ведь родом из Нортумберленда. Очень может быть, понял, что объявление дала она, вот и решил…

– Рад видеть вас, дорогая мисс Маккаллум. – Мистер Гринхаус надвигался на нее широкими шагами – с жеманной и глуповатой улыбкой.

Девина перехватила его взгляд и тотчас же поняла, что этот визит не имеет никакого отношения к ее объявлениям.

Хм… очень странно.

Глава 8

Эрик отправился в театр один. Этим вечером он не хотел никакого светского общения, но очень хотел послушать музыку, а в первой части программы обещали исполнить Бетховена.

Герцог устроился в кресле, стоявшем в глубине его ложи, и отослал капельдинера, порывавшегося зажечь лампу: ему не требовался свет.

Как это часто случалось в последнее время, мысли Эрика тотчас обратились к Девине Маккаллум – он больше не мог игнорировать ее вторжение в его жизнь. Вчера вечером, в клубе, ему задали несколько бестактных вопросов о ее притязаниях. Казалось, уже весь Лондон знал об этом деле.

И что еще хуже, несколько газетных репортеров подстерегли его, когда днем он вышел из дома, и начали задавать вопросы. «Вы не обязаны со мной разговаривать, но лучше бы вы мне ответили, – заявил какой-то наглый щенок, преградив ему дорогу. – Иначе мне придется кое-что придумать самому». И как же он хихикал над собственной шуткой! Эрику ужасно хотелось свернуть ему шею.

Он бы выбросил этот инцидент из памяти, если бы не последний вопрос, брошенный вслед, когда он уже отъезжал от дома. «Так где же эти земли?» – крикнул репортер.

Увы, люди будут гадать и расспрашивать: это неизбежно, – но он не хотел, чтобы хоть кто-нибудь совал свой нос в его дела и задавал вопросы об этих землях.

Усилием воли Эрик заставил себя вернуться к текущим делам – таким, например, как переговоры, касавшиеся билля о запрете рабства в колониях. Сначала его должны были принять в палате общин. Слишком многие владели в колониях собственностью, используя там рабский труд. Было бы весьма похвально объявить работорговлю вне закона, но как это сделать? Откупиться – вот единственное решение. К сожалению, он не мог заставить большинство в парламенте согласиться с этим. Мысль о компенсации, выплаченной рабовладельцам за потерю рабов, вызывала ужас у многих людей. Ему тоже эта идея не очень-то нравилась, но если этого не сделать, то они не добьются нужных результатов ни сейчас, ни через пятьдесят лет.

Тут наконец зазвучала музыка. А Эрик по-прежнему обдумывал парламентские дела. Внезапно кто-то помахал ему из ложи напротив. Оказалось – Лэнгфорд, а сидевшая с ним рядом жена тоже махала рукой. И, кажется, даже улыбалась.

Сообразив, что уже привлек внимание друга, Лэнгфорд широким жестом указал направо, явно желая, чтобы Эрик туда посмотрел. Чтобы сделать это, ему требовалось встать, подойти к балюстраде и перегнуться через нее – как Лэнгфорд. Но Эрик ничего подобного делать не собирался. Закрыв глаза, он полностью отдался музыке.

Пять минут спустя его энергично потрясли за плечо. Открыв глаза, он увидел нависшего над ним Лэнгфорда, весьма раздраженного.

– Брентворт, ты что, не видел, куда я показывал?

– Видел, – кивнул Эрик. – Не знаю, на что, по-твоему, я должен смотреть, но мне это неинтересно. Мне все равно – даже если какая-нибудь женщина явилась в театр полуголая или какой-нибудь идиот, напившись, упал с кресла. Я хочу покоя.

– Это ты увидеть хочешь, поверь мне.

– Нет, не хочу.

Крепкая рука друга сжала его плечо.

– Идем со мной, Брентворт.

Эрик со вздохом повиновался. Лэнгфорда всегда легко рассмешить. Наверно, увидел какое-нибудь скандальное платье. Кроме того, он ужасный сплетник, так что, возможно, наткнулся на неожиданное свидетельство какой-нибудь любовной интрижки…

Вслед за Лэнгфордом Эрик подошел к двери в соседнюю ложу Страттона и проворчал: