Герцог в сияющих доспехах

В ее голове возникла догадка – а догадаться‑то следовало давным‑давно, – что это отчаяние после поцелуя было всего‑навсего проявлением мужского самолюбия. Джентльмен, даже один из «их бесчестий», не станет пастись в чужом огороде. Женщин они считают своей собственностью, так что в глазах всего света она все еще принадлежит Эшмонту.

На миг – на один сокрушительный миг поцелуя – она решила, будто Рипли испытывает к ней какие‑то чувства, но это было всего лишь желание завоевателя, инстинкт, и оно возобладало над разумом. Вот и все. И говорил он чистую правду: не полагается незамужней леди оставаться наедине с мужчиной.

Она никогда не предполагала, что станет объектом мужского желания, однако это произошло. Теперь она поняла душой и телом – а не только умом, – зачем существует такое правило. Хорошо, что она так испугалась своих ощущений, когда он сжал ее в объятиях. Хорошо, что вспомнила намеки матери насчет супружеской близости и тот день, когда видела совокупление лошадей, иначе, закружившись в водовороте чувств, вряд ли бы устояла.

Она едва истерически не расхохоталась: какая нелепость – леди Олимпия Хайтауэр предается разврату в момент страсти, – а через мгновение была готова разрыдаться, потому что все шансы были за то, что этот момент страсти останется единственным, что ей доведется испытать в жизни.

Она приказала себе не впадать в истерику – Рипли, похоже, сходил с ума за двоих – и сказала:

– Успокойтесь. Лучше подумайте, какой вклад вы внесли в мое просвещение.

– Этим должен был заняться Эшмонт!

– Посмотрим на это дело с другой стороны: когда он обнаружит, что я уже кое‑что смыслю, решит, что ему бросили вызов. И это, если верить вам и вашей тете, заставит его желать меня еще сильнее. Ему необязательно знать, кто был моим учителем, а я не скажу. – Олимпия заставила себя ослепительно улыбнуться. – Знаете что, Рипли? Полагаю, я должна сказать вам спасибо.

Проповедь леди Энкастер заставила Эшмонта призадуматься. Кое‑что из того, что в самом начале авантюры казалось совершенно очевидным, теперь сделалось неясным и сомнительным. Быстро обдумав сложившееся положение, он понял, в чем проблема: нужно было срочно промочить горло. Пришлось заскочить в гостиницу «Талбот». Если бы не это, они непременно увидели бы на дороге ландо, которое следовало в противоположном направлении, а если бы еще и верх его не был поднят по случаю дождя, то увидели бы тех, кого преследовали, а те, в свою очередь, увидели бы их, и дело приняло бы совершенно другой оборот.

Но этого не случилось. А случилось, что, рассеянно выглянув в окно гостиницы, они увидели старомодное ландо, следовавшее в том направлении, откуда они сами только что выехали, и Блэквуд отпустил забавное замечание насчет его черепашьей скорости.

Больше они ничего не увидели, потому что дождь полил снова, причем с утроенной силой, и вид за окном расплылся, потеряв очертания. Отвернувшись от окна, Эшмонт спросил:

– Как считаешь, надо ли брать крепость штурмом, как только мы доберемся до Лондона? То есть ехать прямо к Гонерби, забрать прекрасную даму и больше не отпускать? Кажется, леди Энкастер упрекнула меня в недостатке решимости.

– После того как прекрасная дама провела в дороге около пяти часов и едва успела перевести дух, не говоря уж о том, чтобы отдохнуть? – с сомнением уточнил Блэквуд. – А ты? Полагаешь, что сумеешь произвести на нее впечатление, воняя конским потом и несвежей одеждой, то есть без привычного шика и блеска?

Эшмонт осторожно прикоснулся к синяку под глазом и со вздохом констатировал:

– Вероятно, нет. Значит, завтра.

Глава 11

– Вы их отпустили! – воскликнул Рипли. – Они были тут, а вы дали им уехать!

Всего несколько минут назад они вошли в большой холл Кемберли, где и узнали о визите Эшмонта и Блэквуда.

Рипли стоял, опираясь о спинку кушетки возле камина и, устремив взгляд на реликвии времен королевы Елизаветы, которые украшали стены, думал, отчего судьбе вздумалось так жестоко испытывать его в тот же момент, когда он вновь ступил на землю Англии.

– Тебе лучше сесть, – предложила тетя Джулия. – Ты белый как мел.

– Сядьте, прошу вас! – подхватила и Олимпия. – Пожалуйста, попытайтесь чуть меньше упрямиться!

Рипли плюхнулся на кушетку, а хотелось лечь и потерять сознание. Нога болела так, что скрипели зубы, но все равно вполовину меньше головы, в которой с сокрушительным треском сталкивались разные мысли. Не привык он так много думать, так что неудивительно, что он совсем выбился из сил.

– Полагаю, тебе будет гораздо удобнее, если воспользуешься креслом‑каталкой своего дяди, – сказала леди Джулия.

– Кресло‑каталка! Может, меня еще манной кашей кормить?

– У кресел‑каталок есть подножка, – заметила Олимпия, – чтобы опираться ногой.

Рипли уставился в потолок, живо представив, как толстые подагрические инвалиды раскатывают по улицам Бата в своих креслах‑каталках, – множество карикатур подобного рода видел и потешался над ними.

– Если дадите вашей больной ноге отдых, пользуясь каталкой, она заживет гораздо быстрее!