Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий

Биография — это последний бастион реализма. В современной прозе мы все время сталкиваемся со сложной техникой: тут и поток сознания, и его разорванность, и так далее. Единственный жанр, в котором обыватель <…> еще может найти связное повествование от начала до конца — глава первая, вторая, третья — это биография.

И. Бродский[216]

Черты сходства, объединяющие трех авторов, лежат на поверхности. Прежде всего это материал, которым является русская литература и шире — русская культура. Здесь важно не пройти мимо существенного различия между французской и российской ситуацией. В СССР советская идеология стремилась законсервировать культурное наследие XIX в. (разумеется, тщательно отобранное и трансформированное), справедливо видя в нем эффективную защиту от новых веяний. Поэтому в современной России культура XIX в., и прежде всего классическая русская литература — основа общей культуры и программы средней школы — являются той разделенной почвой, к которой могут апеллировать интеллектуалы как к хорошо известной и понятной широкой публике. Не потому ли Пушкин, о котором, казалось бы, уже все сказано, остается бессменным героем все новых исследований? Не в этом ли кроется секрет неувядающей популярности и других классиков русской литературы? Во Франции, как ни парадоксально это может показаться российскому читателю, привыкшему считать Западную Европу резервуаром традиций, разрыв с традиционным представлением о том, «что следует знать образованному человеку», оказался гораздо более радикальным, чем в России. Поколение 1968 г. призвало к решительному отказу от передачи того, что было принято рассматривать в качестве необходимой основы «общей культуры». Острота французских дебатов последнего десятилетия вокруг реформы средней школы была в значительной степени вызвана нежеланием учителей — представителей поколения революционеров — обеспечить передачу этой «буржуазной» традиции своим ученикам (в чем многие видят причину резкого падения качества школьного образования во Франции). Размытость представлений о том, что входит сегодня в понятие «общей культуры», усложнила поиск консенсуса между французской широкой публикой и интеллектуалами.

Еще одна общая черта — поиск особого стиля, который особенно ясно выражен в творчестве А. М. Эткинда[217]. Стремление адресовать свои тексты широкой читающей публике отражается в стремлении писать литературным, даже художественным слогом вместо привычного наукообразного новояза социальных наук. Выход за пределы академического дискурса как осознанная стратегия проявляется, в частности, в выборе названий, также предельно далеком от академического канона: «Авторство под луной: Пастернак и Набоков», «Подражание дьяволу: Уильям Буллит в истории Михаила Булгакова» (Эткинд). «Поэт-элегик как поэт-порнограф», «Что скрывалось под панталонами», «Чем пахнут червонцы» (Проскурин), «Русские как греки», «Враг народа» (Зорин) и т. д. Но самое главное — работы этих авторов объединяет общий интерес, который до сих пор не был замечен критиками. Это — поиск рецепта величия, который вдохновляет их произведения.

Означает ли сказанное, что новаторы — обуянные гордыней честолюбцы, ослепленные жаждой славы и популярности? Вовсе нет, ибо независимо от того, ищут они или нет удовлетворения личного тщеславия, они обречены искать новую модель величия писателя-интеллектуала-исследователя потому, что старая модель утратила жизненную силу.

В эпоху господства больших парадигм биографии была сужена участь маргинального сюжета: чтобы открывать законы общественного развития, требовались массовые или так или иначе усредняемые факты. Если биография привлекала историков или литературоведов, то обычно в качестве повествования о жизненных перипетиях «популярных» исторических деятелей или культурных персонажей — Леонардо да Винчи, Ван Гога, Пушкина. Боренья уникальной творческой личности с непонимающим, равнодушным или враждебным обществом — таков был обычно главный конфликт жизнеописания. Власть рассматривалась чаще всего как помеха творчеству, препятствие, создаваемое на пути художника, механизм подавления или искажения творческих замыслов, орудие преследования и т. д.