Герцогиня

Что "потом" — домыслить не удалось. Два других отростка этой чудовищной, причиняющей мучение, стыд, страх… клешни, нашли себе путь в открывшемся промежутке между полом и приподнятом низом живота женщины. Легли на её кожу. Пошевелились, оглаживая достигнутое.

— Удивляется, гад. Волосни не нашёл. А лобковую вошь ты выводить будешь?

Ответа не последовало. Да вопрос и не был услышан. Зато вся эта часть женщины, от крестца до лобка, именно та, которая вызывает столь сильные восторги немалой части хомнутых сапиенсом самцов, которая есть источник происхождения всего человечества, оказалась сжата мощной жестокой лапой. Подобно Змею Горынычу, сокрушившему как-то в споре с Ильёй Муромцем придорожный булыжник в мелкий песок, так и эта когтистая длань стремилась, как казалось, сокрушить, смять в комок бесформенной глины данный экземпляр причины вдохновения возвышенных стихов сочиняющих их талантливых и не очень поэтов, и объект вожделения их всех. Вне зависимости от способности к рифме.

"Когтистая лапа" не было сильным преувеличением. Утвердившиеся в нижней части живота женщины пальцы, не только давили, но постепенно загибались, всё глубже впиваясь в чистую нежную, регулярно избавляемую от волос и умасливаемую дорогими маслами, удивившую их гладкую кожу. А согнувшись, медленно двинулись вниз, процарапывая, по предмету восхищения восторженного будущего короля ободритов, своими давно нестрижеными острыми твёрдыми ногтями с заусеницами, две тонкие кровавые ссадины.

Женщина дёрнулась от боли, напряглась, сжалась. И в ответ мгновенно сжалась на ней и в ней — когтистая лапа. Готовая не только неторопливо сдирать шелковистую кожу кусочками с живого трепещущего тела, но и вырывать из этого тела куски горячего, живого мяса.

— Спокойно. Только спокойно. Терпи. И это пройдёт, — повторяла себе женщина.

Выдохнув в душную темноту своего матерчатого кокона, она заставила себя расслабиться. Лапа чуть задержала захват, чуть пошевелилась из стороны в сторону, чуть повстряхивала плотно стиснутый в ладони женский задок. Словно проверяя полноту и необратимость явленной покорности. Словно напоминая: "И длань моя на вые твоей". Или на чём ещё подходящем. И тоже ослабела. Пальцы по одному прекращали своё жёсткое касание. Отпустили процарапанное тело нижние, отодвинулся, кажется и вовсе покинул пробитые "ворота крепости" второй таран.