Искренне жаль, что славный русский обычай: насыпать на помёт раскалённых угольев да посмотреть у кого задница запаршивеет — суеверие.
— Помои, у крыльца вылитые — соседи приходили?
— А? Не… да кто ж? Я с соседями… не… не сварился. Не…
— Выходит, баба твоя — порядок в дому держать не может?
— Ну… дитё ж малое… кричит-плачет… за им же жь уход-присмотр… а когда ж? Силов-то у бабы… откель?… Вот подрастёт — тогда…
Ребёнок с первого открытия глаз должен видеть вокруг радость, любовь, чистоту и порядок. А ощущать — ещё раньше. Импритинг — не выдумка, а часть формирования личности. Кто не может пристойно импритировать — в принтеры не годен.
— Итого. Баба твоя — хозяйка худая. Возьми в дом ещё одну, служанкой.
— Не… Чегой-то? Не… Моя-то… другую грызть будет… Свара, лай бабский… Не…
— Тогда эту выгони, возьми взамен.
— Не… а дитё? мы ж… того, венчаны… не.
— Ребёнка в приют к Манефе. Развод попы выпишут.
Выпишут. Не за покражу портов, как в "Правде Русской", а за дерьмо на дворе, как в "Правде Всеволжской". Я — Не-Русь, у меня "правда" — своя.
Мать Манефа. После того, что с ней сделал Бешеный Федя… Ей очень тяжело жить в нормальном человеческом обществе. Полгода прошло, прежде чем она со мной говорить как-то начала. Людей — боится. Особенно мужчин. От громкого окрика приседает, прячется, плачет. А вот маленькие дети — ей в радость. За грудничков своих — хоть кому горло перервёт.
"Своих"… Своих у неё нет и быть уже не может. Но все младенцы, которые к ней в приют попадают, становятся здоровыми и весёлыми. Бабы говорят — Богородица милостью своей одарила. Самых маленьких ей приносят. Она их выхаживает, выкармливает. Многих после разбирают. Кто — взамен своим умершим. Для души скорбящей утешения. Кто — для земельного надела. Я же говорил: поселяется семья не менее десяти душ, земля даётся по едокам.
— Не… я это… мы ж венчанные… ну… суженные… не… я с ней буду… не…
— Горшеня, ты понял? Бабе его — в городе не жить, дитё рожденное — не растить. Неряхе — обучение, работы, поселение. Коль он с ней, то и ему тако же. Вопросы?
Горшеня плямкает, шамкает, взмахивает руками и молчит. Телепень смотрит, открыв рот. То на меня, то на него. Наконец, Горшеня спрашивает, снова заводясь при звуке своего голоса:
— А с блюдами-то твоими как? Ведь их расписывать-то некому! Ведь ты ж сам велел…!
Речь о фарфоровом сервизе, который я хочу отправить в Саксонию, в приданое Ростиславы Андреевны. Это важно. Одна из сотни мелочей, от которых зависит возможный успех или провал проекта "Герцогиня Саксонская". И, вероятно, жизнь и здоровье той девочки и её свиты.
При моём перфекционизме… "Давайте делать хорошо. Плохо само получится". Увы, есть скучная для попандавцев тема: расстановка приоритетов. У меня в хоромах на стенке, чтоб во всякую минуту перед глазами было, написано: "люди-хлеб-железо". Здесь. А Саксония… при всём моём уважении…
— Посудины — твоя забота. Чистота и порядок — его (киваю на молчащего Огнедара). А моё дело — процветание да благоустроение народа нашего. У больных да грязных благоустроение одно — кладбище сухое. Обычай Телепеневой бабы обернётся сотнями покойниками. Ты сам — в числе первых. Мне тебя хоронить — не славно. Посему слово моё такое: Телепеня с бабой — в научение и поселение. Дитё — к Манефе, подворье вычистить и отдать кому надобно будет. Посуду сделать к сроку. Учи людей, Горшеня. Идите.