Герцогиня

Эта девочка — почти идеальный вариант. Она уже грамотна. Хотя, конечно, арабских цифр в жизни не писала. Она хочет учиться. У меня всё для неё есть: еда, одежда, помещение, учителя, бумага, чернила… вон — мелкий чистый песок в песочнице. Сколько времени пройдёт, прежде чем она сможет правильно написать таблицу умножения? Времени её жизни. И вашей, коллеги. Потому что без этого, повторённого десятки тысяч раз с разными детьми — прогресса не будет.

Зря вас вляпнуло. Бестолку.

***

Софочка отлежалась после порки и, выслушав краткую воспитательную беседу, была выпущена. Беседа состояла из двух максим, без подробностей.

1. "Выпотрошу и освежую. За всякий мявк. Живая. Пока рот закрыт".

2. "Есть способ. Избежать казней от твоего бывшего. Сделаю. До тех пор — ниже травы, тише воды. Иначе — см. пункт первый".

Я погнал ей по тому же кругу, что и Ростиславу. Но не в столь убийственно-изнурительной манере. Соответственно — дольше. В мертвецкую? — На неделю.

Послал бы и на кладбище могилы копать: хорошее спокойное дело. Но нельзя — чисто мужское занятие.

А вот с Ростиславой… пришлось снова заняться её страхами.

С тараканами и змеями она виртуально отмучилась. В реале…

— Ростишка, ты высоты боишься?

— Н-нет. Кажется.

***

" — Папа, ты боишься зайцев?

— Нет.

— А зачем же ты берёшь на охоту ружьё?"

Ей бояться не надо. Любых "зайцев". Даже без ружья.

***

Вроде бы, не должна. Во Вщиже княжеский терем трёхэтажный. Если там на башни вылезть да на Десну глянуть — высоко. Проверяем.

В середине Гребешка стоит моя самая высокая сигнальная вышка. С шестнадцатиэтажный дом. Решетчатая конструкция, ветрами продувается, наверху будка сигнальщиков. Сигнальщики — парни молодые, по лестницам бегают резво. В первой жизни я и сам на половину такой высоты, с грузом, бегом… Переезжали мы как-то. Очень хотелось барахло побыстрее затащить да за стол сесть.

Вот вдвоём с Ростиславой и потопали. На уровне шестого этажа она вырубилась. Нет, не потеряла сознание, а вцепилась в ограждение. Намертво. Потом сползла на пол. Улеглась на бочок. Самая бледная, в поту.

— Я… я больше не могу. Плохо мне. Мутит. Голова кружится.

Послушал сердце — пульс под двести. Сама — мокрая, холодная. Лягушка перед нерестом. Сщас как икры наметает…

— Ладно, отдыхай.

Взял на руки и топ-топ вниз. Хорошо — лёгенькая. И что странно: сама идти боится, а что я с ней на руках с этих мостков могу запросто навернуться — её не волнует.

Посадил внизу на лавочку. Когда отдышалась, говорит:

— Я виновата. Не смогла. Прости, господин.

— Виновата. Не прощу. Сможешь.

Ты чего на меня таким глазищами? О, и слабость сразу прошла.

— Начатое должно быть закончено. Иначе не следовало и начинать. Завтра пройдёшь этот путь сама. До того места, где мы сегодня остановились. Потом каждый день выше. Как наверху обживёшься — меня позовёшь.

Хорошо, что погода ясная да тёплая. Когда зимой здесь снежные бураны вышку трясут и колотят…

На другой день "вечная спутница" Цыба попыталась саботировать. Типа: "Ой, ножку подвернула". Ростислава, столь увлеклась помощью своей товарке, что и не обратила внимание на спуск. А потом каждый день лезла всё выше и выше. Доводя себя каждый раз до сердцебиения, до холодного пота. Всё более слабого.

Потом мы с ней там, на верхотуре, и закатом за Окой любовались, и восходом над Волгой. Выгнав сигнальщиков с площадки, целовались-обнимались…

— Какое это… чудо чудесное.

— Что?

— Когда ты меня… под солнцем ясным, на виду у всего города, средь мира божьего, над простором бескрайним… А никто не видит! Просто вверх не смотрят! А ты в меня… всё глубже, всё сильнее. Ещё чуть — и свалюсь. Одна только ниточка держит.

— Не одна. Не ниточка.

— А? Ну да. Руки твои сильные. Крепкие, надёжные. Э-эх… птицей бы полететь. А ты, господине, летаешь?

О как. Не забыла "Огненного Змея".

— Летаю. И тебя покатаю.

Искоренение высотобоязни дало существенные результаты. И здесь, и в Саксонии. Здешние жители равнин часто боятся высоты. Это настолько общее свойство, что отсутствие его (у горцев, например) ставит их в тупик. Когда Ростиславе пришлось однажды, выбравшись из окна башни, в которой её заперли, пройти по карнизу и сбежать, это было расценено как чертовщина, пособничество диавола. "Расценщики", движимые "святым гневом" в отношении столь явного проявления, возбудились, обнаружили себя и были уничтожены.