Герцогиня

Причинять боль другому, получая удовольствие самой. Связка эмоций может привести к садизму. А может — к государю. Государство — организованное насилие. Казни, прямо или косвенно — основное занятие правителя. Государь, подобно участковому, куда больше времени, сил, эмоций тратит на всякое отребье, чем на нормальных добрых людей. Счастье дезинфектора: "Ура! Они все сдохли!". Делать это без позитива, не получая удовольствия, радости — делать плохо, "спустя рукава". Слишком много радости — сумасшествие. Ищите меру.

Софочка ещё пытается дёргаться, выпросить, вымолить возможность поговорить, убедить, объяснить. Что она здесь, она ещё жива, она… Неинтересно.

— Тебе нравится… так?

— Мне нравится всё, что хорошо для тебя. Мой господин.

Повторяем. Каждый раз всё лучше, чётче, сильнее. Вспоминая Фрейда, шепчу ей в близкое лицо:

— Ты говорила: я не могу. Ты — можешь. Всё. Ты не перестаешь искать силы и уверенность вовне, а искать следует в себе. Они там всегда и были.

В полутьме пытошной лихорадочно блестят её глаза. Шепчет в ответ:

— Не — всегда. Теперь.

И подтверждает. Ощутимым усилием конкретной группы мышц.

— Всё. Ей хватит.

— Почему? Я бы ещё…

Возбуждение на грани истерики. Желание, для которого нет сил. Ни душевных, ни физических. Как в затяжной пьянке: либидо растёт, потенция падает. Остаётся одно: "А поговорить?".

— Водки дашь?

— Дам. Чуть-чуть.

Снова — завернуть в плащ с головой, на руки. Она чего-то выкрикивает, пытается размахивать руками. Потом быстро успокаивается. В большом корыте с горячей водой в бане. Час возни и, наконец, юная княгиня-вдовица, сделавшая очередной шажок в познании себя и мира, не просыпаясь, возвращается в опочивальню.

— Цыба, присмотри за ней. Не забудь: к рассвету обе к Домне. Спите. Пару часов ещё есть.

А в подземелье Софочка, уже отвязанная и положенная ничком на лавку, дёргает полосатой спиной, размазывает слёзы и сопли, сдаёт своих… приятелей. Бюрократическая машина гос. безопасности, со скрежетом и зевками, начинает проворачиваться. Ломая судьбы людей по более или менее обоснованным подозрениям.

Ночь оказалось урожайной. Сыскались и человечки Софьи, и её тайнички — во дворце, в городе, в Ипаевом погосте. Ещё интереснее, что вскрылись две Суздальских линии, причём только одна собственно Боголюбского. И Рязанская с Билярской. Чуть позже проявились новогородцы и черниговцы.

"Прошлись частым гребнем" — так на Руси гнид вычищают.

Кое-что мы прежде знали, кое-что всплыло при внимательном рассмотрении.

Тут просто: есть источник информации. Мой рассыльный, например. Некто, желающий знать тайное, на кого бы он ни работал, вынужден к источнику подобраться. Вот они и лезут в одно место. Как нерестящаяся рыба в ручей. Засек "рыбку" — смотри рядом вторую.

Другая забота: полученную инфу надо передать "в центр". Радио не изобрели, почтовые голуби не распространены. Нужно слать человечка. А Всеволжск закрыт. Конечно — куча дырок. Десятки. Их залепляют. По мере сообразительности. Но просто человек ни войти, ни выйти с земель Всеволжских — не может. Паломники — запрещены, нищих — нет, бродячие ремесленники — отсутствуют, купцы — государевы. По границам егеря шастают, на путях заставы стоят.

Можно, конечно, найти какого-нибудь мещеряка. Но как ты до него в его болотах доберёшься? И как ты с ним расплатишься? Если община всё видит и внезапному богатству удивляется.

Впрочем, к собственно Софочкиным "партнёрам" шпионские страсти отношения не имеют: просто болтуны, услужливые дураки.

В 21 веке вбивается аэропортовским службами: не берите ничего у незнакомых или малознакомых людей, сами упаковывайте свой багаж… Здесь этой формы терроризма нет, люди просто не понимают:

— А чё? Я ж чисто помочь доброй женщине. Всё едино туды ж иду. Заодно, оказией. Какое с этого кому худо? Добрые дела Господом зачтутся.

В собак правило "не брать у чужого" вбивают электрическим током. Мне, чтобы отучить аборигенов от этой формы святорусской благотворительности, надо целую электростанцию ставить.

Через три дня Домна обеих страдалиц с поварни выгнала. Никаких. Сутки отлёживались, "раны зализывали". Раны-то — царапины, а вот без ожогов на кухне по-первости не бывает. Легко отделались.

Беседа с Домной по результатам "производственной практики" началась с её упрёков, фырканий: "две дуры… мне что — делать нечего?… бестолочи, неумехи…".

Но две критически важных характеристики: лентяйки, грязнули — не прозвучали. В конце эмоционального диалога, исполненного в несколько "рваном" стиле:

— Сырники! Мать! Бестолочи! Блин! Блины! Мать! Замешать толком! Едрить-слить-переваривать! Тесто! Итить их котелком! С горчицей!..

Вдруг, помолчав, выдала:

— Ух и хитрый же ты, Ваня.

Не понял я. К чему это?

— Они, дуры две, как слепые котята, во все дырки, без смысла, без разума.

— И?

— И то! Я и помыслить не могла! Сыскались… способы. Кабы вороги знали — могли бы потравить. И тебя, и людей наших. И ещё там… неустроенности. А я-то дура старая, прям перед носом…

Встала во весь свой немалый рост. И, в последние годы, вес. Поклонилась в пояс.