Герцогиня де Ланже

— Сопротивления? — воскликнула она, радостно всплеснув руками. — О нет, я хочу, чтобы весь свет смотрел на меня. Скорее, мой Арман, заклейми Антуанетту, как твою собственность, как ничтожную твою вещь. Ты требовал от меня залогов любви, — все они в одной этой отметине. Ах, я вижу лишь милосердие и прощение, лишь вечное счастье в твоём приговоре… Когда ты наложишь на женщину своё клеймо, когда обратишь её в свою покорную рабыню, меченную кровавым тавром, о, ты не сможешь её покинуть, ты будешь моим навсегда. Обрекая меня на одиночество, ты будешь заботиться о моем счастье; бросить меня мог бы только подлец, а я знаю — ты благороден и великодушен. Но женщина любящая всегда метит себя сама. Входите, господа, входите, наложите клеймо на герцогиню де Ланже. Она навеки принадлежит господину де Монриво. Входите скорее, входите все, мой лоб пылает жарче, чем калёное железо.

Арман быстро отвернулся: он не мог видеть Антуанетту на коленях, трепещущую от волнения. Он что-то шепнул своим друзьям, и все трое исчезли. Женщины, привыкшие проводить жизнь в гостиных, умеют пользоваться игрой зеркал. И герцогиня, желая разгадать чувства Армана, не сводила глаз с его отражения. Арман, не остерегаясь предательского зеркала, дал ей заметить слезы, которые он поспешно смахнул. От этих слез зависело все будущее герцогини. Когда он вернулся, чтобы поднять г-жу де Ланже, она уже встала; она верила, что любима. И потому её охватили трепет и смятение, когда Монриво обратился к ней тем суровым тоном, каким некогда, играя его любовью, говорила с ним она сама.

— Я решил помиловать вас, сударыня. Поверьте мне, вы можете считать, что этой сцены не было вовсе. Но теперь мы простимся навсегда. Хочу надеяться, что вы были искренни, когда обольщали меня у себя дома на кушетке, искренни и здесь в своих сердечных излияниях. Прощайте. Я ничему больше не верю. Вы продолжали бы мучить меня, вы навсегда остались бы герцогиней. И затем… нет, прощайте, нам никогда не понять друг друга. А теперь, — спросил он вдруг тоном церемониймейстера, — куда прикажете вас отвезти? Угодно ли вам поехать домой, или возвратиться на бал к госпоже де Серизи? Я сделал все, что было в моих силах, чтобы репутация ваша не пострадала. Ни ваши слуги, ни гости не подозревают, что произошло между нами за эти четверть часа. Слуги думают, что вы на балу, карета ваша стоит у подъезда госпожи де Серизи и может так же легко оказаться во дворе вашего особняка. Куда вас доставить?

— Куда пожелаете, Арман.

— Армана больше нет, герцогиня. Мы чужие друг другу…

— Везите же меня на бал, — сказала она, желая испытать могущество Монриво, — ввергните вновь в светский ад бедную душу, которая мучилась там и будет мучиться, если ей не суждено быть счастливой. О друг мой, я все-таки люблю вас, как простая мещаночка. Так люблю, что при всех готова кинуться вам на шею, если вы велите. Постылый свет не развратил меня. Я молода, я стала ещё моложе сегодня. Смотри, я дитя, твоё дитя, ты создал меня сам. О, не изгоняй меня из рая!

Арман сделал нетерпеливый жест.

— Ах, если я должна уйти, позволь мне взять что-нибудь на память, какой-нибудь пустяк, чтобы спрятать у себя на груди, — лепетала она, завладевая ермолкой Армана и завёртывая её в платок. — О, поверь мне, — продолжала герцогиня, — поверь, я не похожа на светских развратниц; ты их не знаешь и потому не ценишь меня. Знай же — одни отдаются за деньги, других соблазняют подарками, все это гнусно и отвратительно. Ах, я согласна стать простой мещанкой, работницей, если ты предпочитаешь женщин ниже себя и не ценишь тех, в ком преданность сочетается с высоким положением. Ах, Арман, и в нашем кругу встречаются женщины благородные, великодушные, чистые, целомудренные, и тогда они обворожительны. Я хотела бы быть знатнее всех и все принести тебе в жертву; какое несчастье, что я только герцогиня, отчего я не рождена на троне? Я от всего отреклась бы ради тебя. Для тебя я была бы гризеткой, для всех других — королевой.

Он слушал, покусывая сигару.

— Когда вы пожелаете уйти, — сказал он, — предупредите меня.

— Но я хотела бы остаться.

— Это не входит в мои планы!

— Постой, сигара неровно обрезана! — воскликнула она, выхватывая сигару из губ Армана и жадно затягиваясь ею.

— Ты будешь курить? — спросил он.

— Ах, я буду делать все, что тебе угодно.

— Так вот, уходите отсюда, сударыня!..

— Я повинуюсь, — прошептала она со слезами.

— Вам придётся завязать себе глаза, чтобы не видеть, какой дорогой вас повезут.

— Я готова, Арман, — сказала она, завязывая себе глаза платком.

— Вы что-нибудь видите? — Нет.

Он тихонько опустился перед ней на колени.

— Ах, я все слышу, — сказала она, невольно наклоняясь к нему пленительным движением, уверенная, что суровое испытание кончилось. Арман хотел поцеловать её в губы. Она потянулась навстречу.

— Сударыня, вы все видите.

— Но я немножко любопытна.

— Значит, вы и теперь меня обманываете?

— Ну что ж, — вскричала она в бешенстве, с видом оскорблённого величия, — снимите повязку, милостивый государь, и проводите меня, я не открою глаз.