Герцогиня-дуэлянтка

– Ладно, ступайте. У вас всего четверть часа.

Отец схватил Сесиль за плечо, и она пошаркала следом за ним.

Они прошли мимо нескольких камер, заполненных дюжинами заключенных. Все они взывали к ним, перекрикивая друг друга, умоляли дать еды, просили что-то передать родным.

Мишель Бланше старался идти быстрее, тащил за собой и Сесиль, но сопровождавший их тюремщик, казалось, был совершенно глух к мольбам и двигался со скоростью улитки.

Сесиль даже заскрежетала зубами, пытаясь сдержать рвущийся из горла крик. Ведь к тому моменту, как этот олух доставит их к камере герцога, отведенное на посещение время истечет и им придется идти обратно!

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем сопровождающий остановился и сунул руку под полу тяжелого шерстяного пальто, какие носили все тюремщики. Промозглую тишину нарушил звон множества ключей. Охранник еще целую вечность возился с замком, а затем дверь открылась с таким громким лязгом металла, что Сесиль и Мишель Бланше подскочили от неожиданности.

– Десять минут! – прорычал тюремщик. – И скажите священнику, что ему придется уйти вместе с вами.

Отец и дочь погрузились в почти непроглядную темноту камеры, единственным источником света в которой служил лишь чадящий огарок свечи.

Когда за ними с грохотом захлопнулась решетчатая дверь, Сесиль почувствовала себя запертой в склепе.

– Мишель? – послышался слабый голос из угла, где стояла свеча.

Когда глаза Сесиль немного привыкли к темноте, она увидела священника: он стоял на коленях перед герцогом, и в полумраке их фигуры сливались в одну большую тень.

– Я здесь, э-э… гражданин.

Сесиль съежилась, когда отец едва не проговорился насчет титула узника. Казалось, что, кроме них, здесь никого нет, но они на собственном горьком опыте убедились, что зачастую даже у стен имелись уши.

– Ему осталось недолго, – произнес святой отец, поднимаясь на ноги и поворачиваясь к вошедшим.

Ему хватило ума не надевать воротничок священника, однако пальцы сжимали простые четки. Тусклое пламя свечи освещало его измученное лицо, и Сесиль заметила, как нахмурился священник, когда его взгляд скользнул по ее фигуре.

– Не знаю даже, что и думать. Девочка слишком юна, так что не может быть и речи о…

Отец откашлялся, перебив священника. С его стороны это выглядело довольно грубо и было совсем на него непохоже. Что собирался сказать святой отец? Что-то насчет нее? И почему?..

– Вы знаете причину, по которой мы на это пошли, – горячо зашептал отец. – И вы уже дали свое согласие. И теперь, когда я потратил все до последнего су, вы решили передумать? Вы хотя бы понимаете…

Священник примирительно поднял руки:

– Я не отступлюсь от своего слова. Просто хочу убедиться, что она осознает то, что здесь должно произойти.

Сесиль озадаченно переводила взгляд с отца на священника.

– Папа? Что?..

– Ш-ш-ш.

Отец потянул ее за собой к герцогу, лежавшему на покрытом грязным одеялом соломенном тюфяке. Старик был настолько изможден и бледен, что Сесиль с трудом его узнала.

Отец почтительно склонил голову и неуклюже опустился на колени перед своим бывшим господином, потянув Сесиль за собой.

– Ваша светлость, – прошептал он, наклонившись, чтобы поднести к губам слабую руку старика и запечатлеть поцелуй там, где на коже виднелась вмятина от фамильной печатки. – Для меня честь, что вы обратились в трудную минуту ко мне.

Но взгляд герцога из-под тяжелых полуопущенных век был устремлен на Сесиль, а не на ее отца.

– Ты сказал Манон правду, Мишель?

Сесиль хотелось напомнить всем троим, что она здесь, стоит перед ними, и что теперь у нее другое имя, а не то, ненавистное первое, но это обидело бы отца, поэтому она промолчала.

Мишель Трамбле в нерешительности открыл рот, а потом повернулся к дочери:

– Священник здесь для того, чтобы обвенчать тебя с его светлостью.

У Сесиль едва не отвалилась челюсть. Она хотела что-то сказать, но ничего не получалось.

В промозглой тишине тюремной камеры раздался тихий хриплый смешок.

– Я не могу осуждать тебя за такую реакцию, Манон.

Сесиль была ошеломлена, но ничего не могла с собой поделать. Да, ей было стыдно: она только что обидела умирающего. Этот человек несколько последних лет заботился о них с отцом как о членах своей семьи.

– Простите, ваша светлость. Я не хотела…

– Тише, дитя мое. Мне вряд ли стоило ожидать, что тебя обрадует брак с трупом. – Взгляд выцветших голубых глаз метнулся к священнику и вновь остановился на Сесиль. – Боюсь, у нас очень мало времени. Если не считать дальних, разбросанных по разным уголкам родственников, я последний представитель своего рода, Манон. Когда я умру, все, что у меня есть, перейдет к тем же шакалам, что разоряли меня на протяжении многих лет. Возможно, мое завещание может быть признано недействительным, но у супруги есть права, которых не сможет оспорить даже тот безбожный сброд, что схватил за горло нашу великую страну. Этот… этот кошмар не будет длиться вечно. И когда все закончится, ты, Манон, получишь все, что носит мое имя.

Отец сжал руку Сесиль, ошеломленно взиравшей на герцога. Она станет герцогиней?