Гэсэр

Ствол у дерева серый,
Свечи в желтой листве,
А в стихах о Гэсэре —
Битва в каждой главе.
Нам за ястребом в тучах
Почему б не погнаться,
Родословной могучих
Почему б не заняться?

Девяносто бесов-уродцев,
Чьи противны крики и вопли,
Чьи носы вроде старых колодцев,
Толщиною в два пальца сопли,
Чьи без тульи шапки мохнатые,
Чьи бесхвосты кони горбатые,—
Облетали трижды вокруг
Неокрепшей земли необъятной,
Север, запад, восток и юг
Облетали четырехкратно,
Совершали зло на земле,
Чтоб земля погибла во зле.
Черноцветные тучи пыли
Напустив на лесные края,
Погасить они порешили
Праздник жизни, свет бытия.

В это время в безлюдной местности,
Где шумела тайга каждой веткой,
В одиночестве и в безвестности,
В бедной юрте, низенькой, ветхой,
Над которой в серый денек
Робко вился-курился дымок,
У подножья Сумбэр-горы
Жили-ждали лучшей поры
Сэнгэлэн, седовласый нойон,
Со старухой Наран-Гохон.

У старухи и старика
Нет мальчишки-озорника,
Чтоб его на коленях качать,
Чтоб ласкать, — нет у них потомка,
Нет собаки, чтоб лаяла громко,
Нет скота, чтобы луг топтать,—
Ни коня у них, ни овечки.
То поставят вершу на речке,
Ловят рыбок-мальков поутру,
То в их петельку в темном бору
Попадут тушканчик иль заяц…
Так живут, от мора спасаясь,
Черемшой утоляют голод
И выкапывают саранки
Возле жалкой своей стоянки,
Где безлюдье, ветер и холод.

Сэнгэлэн как-то утром ранним
Порешил пойти на охоту,
Но его, в другую заботу
Всей душою погружена,
Отговаривала жена:
«На последнем я месяце ныне.
Ты подумай о будущем сыне,—
Видишь, тело мое налилось,
Платье спереди поднялось,
Сзади платье мое повисло.
Затруднилось дыханье мое.
Покидать в эту пору жилье,
На охоту идти — нету смысла:
Если пищу упустит волк,
То, как бешеный, он завоет,
Если муж нарушит свой долг,
То позором себя покроет!»

Но ушел упрямый старик,
А старуха в таежном затишье
Разостлала войлок-потник,
Подложила подушку повыше.
Что ей день сулит впереди?
Если дочь родится — баюкать
Будет девочку на груди,
А родится сын — будет мать
На коленях его качать.

Закричал внезапно ребенок
Из ее материнского чрева.
Этот голос был ласков и звонок,
И была в нем нежность напева.
Говорил ребенок, взывая:
«Приподнять прошу я, родная,
Белый шлем, на тебя надетый,
Полный яркого звездного света».

Разве знала старуха пред тем,
Что надет на ней звездный шлем?
Но как только Наран-Гохон
Шлем блестящий приподняла,
В тот же миг от ее чела
Высоко устремился вдруг
Чистый дух, светоносный дух.

Яркий шлем на голову плотно
Натянула правой рукой,
Но из правой подмышки другой
Взвился дух — светло, быстролетно.
Потянулась — и левой рукой
Заслонила подмышку правую;
Слева, с яркостью величавою,
Третий дух воспарил сильнокрыло.
Натянула шлем и застыла,
Сразу обе подмышки прижав,—
Дух четвертый из пуповины
Ввысь взлетел, где синел небосклон.

Потемнела от боли-кручины,
Загрустила Наран-Гохон:
Потеряла четыре плода,
И не стать им детьми никогда!
Но из чрева снова раздался
Голосок Бухэ-Бэлигтэ:
«Я, последыш, в чреве остался!
Я медлителен, вот беда,
Я опаздываю всегда!
Но, по крайней мере, теперь,—
Ты, родная моя, поверь,—
Нарожусь в урочное время:
Ты недаром носила бремя,
Не напрасно меня зачала!»

Светлый дух, от ее чела
Устремившийся к высоте,—
Был Заса-Мэргэн, старший брат
Храбреца Бухэ-Бэлигтэ.
Дух второй, красив и крылат,
Воспаривший в сиянье добра,—
То Бухэ-Бэлигтэ сестра,
То Эржзн-Гохон белоцветная.
Третий дух, воспаривший туда,
Где светла облаков гряда,
Где звезда сияет рассветная,—
То сестра Бухэ-Бэлигтэ,
То Дуран-Гохон красноцветная.
Дух четвертый, из пуповины
На небесные луговины
Воспаривший, блестя, как денница,
То Бухэ-Бэлигтэ сестрица,
Молодая Сэбэл-Гохон.

Вот, удачей своей вдохновлен,
Сэнгэлэн, охотник седой,
Возвратился с добычей домой.
Но добыча жене не нужна,
Но кричит-бранится жена:

«Говорила тебе: „Не ходи!“
Говорила тебе: „Погоди!“
Где шатался, блудливый бык?
А пока ты шатался, блудник,
Я четыре души упустила.
Ох, с тобою мне жизнь постыла!
Если завтра уйдешь опять —
Одинокими станем снова,
Без ребеночка дорогого
Будем век вдвоем доживать!»

Так старуха стонала-рыдала,
Превращаясь в добрую мать.
Вот и утро в тайге настало.
Не пошел на охоту старик:
Ни к чему ему брань и крик!
А старуха лежала, ноя,
Ибо ныло все костяное,
Все запуталось волосяное!
Исстрадалась Наран-Гохон,
Не лежалось ей, не сиделось.
Вдруг похлебки ей захотелось,—
И малыш, исполненный гнева,
Некрасивый, вышел из чрева.
Из себя извергал он кал,
Сопли из носу испускал.

Вместо счастья у матери — горе:
Вот какой уродился сынок!
И ребенка, в тоске и позоре,
Оттолкнула ступнями ног.
Но старик его на руки взял,
Спеленал дитя и сказал
Он жене слова укоризны:
«Вот какого ты мне сынка
Родила на закате жизни!
Но хотя он соплив и грязен,
А с лица — сердит, безобразен,
Нам с тобою он послан судьбой,
Мальчик, выношенный тобой.
Из детей лучше всех — это сын,
Из птенцов лучше всех — желторотый!»
Дожил старый нойон до седин,
С поздней-поздней отцовской заботой,
Он баюкал родное дитя,
Радость новую обретя.