Гештальт

Последняя клиентка, что неудивительно, опять была женщина. Все-таки много проблем у женщин. Это была местная бизнес-вумен, и её случай был пограничен с психиатрией. Испугавшись последствий, я решил, что она – последняя жертва Елениного завещания, на этом пора остановиться. Её звали Марина, у неё развалилась семья, ребенок погиб, муж сошёл с ума. Она хотела знать: «Что делать?» Она потерялась где-то между реальностью и вечностью, между горем и трезвым рассудком, у неё не было друзей, все казались врагами, и лишь немногим она доверяла. «Если бы я могла себе позволить не бояться человеческого осуждения, я бы жила в склепе у сына, рядом с мужем. «Я сошла с ума?» – она смотрела на меня преданными глазами подыхающей собаки. Вам нужно помириться с мужем, теперь уже не важно, кто или что стало причиной смерти вашего сына. Вас осталось двое – вы и муж – родные люди, родные вашему сыну, вашему сердцу. Нет таких душевных болезней, которые могут отвратить друг от друга любящих и любимых. «Кротость безоружит», – мудрость, доставшаяся Марине. Последний клочок бумаги, остался лежать в глубине ларца. Моя мудрость. Марина плакала, звонила мне ещё несколько раз, приходила просто поговорить, она вернула мужа с кладбищенского леса домой. Она сказала, что будет заботиться о нём, как о ребёнке, своё он уже искупил.

После последнего разговора с Мариной я ощутил радость, радость свободного человека, несвязанного долгом. Елена отпустила меня. Клиенты жили своими жизнями, я завершил их гештальт. Как мог.

Мой собственный гештальт не давал мне покоя. Я выгреб последнюю бумажку из ларца и засунул её в ежедневник. Замкнул съёмную квартиру, ключи отдал соседке. Я возвращаюсь домой. Садясь в машину, почти забыл про мудрость, но механизм, застывший на морозе не завелся с первого раза. Из портфеля я достал полоску бумаги, сложенную пополам: «Умирать ладишься, а хлеб сей». Машина ещё раз фыркнула и завелась. Я возвращался к привычной жизни.