3) что это основное отношение не является идеологическим вопросом, но само опирается на переживание: очевидность актуальности (то есть признания факта: мы здесь и сейчас и наши пост' чки конкретны); очевидность ответственности (факт, что мы делаем то, что делаем, мы именно такие); и очевидность осознанности (в некоторой степени мы знаем, что делаем и переживаем, вне зависимости от того, как мы себя обманываем, притворяясь, что искренни с собой).
На этих страницах я детально остановлюсь на одном аспекте тройственного отношения Гештальт-терапии, как примере работы по объяснению, которое следовало бы дать по всем трем. Более специфично я объясню аспект актуальности, являющийся основным аспектом философии Гештальт-терапии. Я предполагаю показать, то все вопросы отражены в этом одном, поскольку понятия актуальности, осознанности и ответственности освещены лишь поверхностно. При близком рассмотрении можно обнаружить, например, что вопрос актуальности относится не только к оценке настоящего времени и места, но к любой конкретной реальности, скорее чувствуемой и ощущаемой, чем мыслимой и представляемой, к осознанности и решимости. Надеюсь, что последующие страницы покажут, что воля жить моментом неотделима от вопроса открытости переживаниям, веры в реальность, дискриминации между реальностью и фантазиями, подавляемости контроля и принятия потенциального расстройства, гедонистического мировоззрения, осознания потенциальной смерти и т.д. Все эти вопросы являются составляющими одного опыта бытия, рассмотрение такого опыта в перспективе сконцентрированности на настоящем ведет к отвлеченному выбору.
Хотя формула «hie et nunc» все время встречается в схоластической литературе, отношения между здесь и сейчас для современной психотерапии явились результатом постепенной эволюции.
Психоанализ начинался с подхода, ориентированного на прошлое. Фрейдовское открытие свободной ассоциации начиналось в опытах по гипнозу, и его первое использование методики было по своей природе попыткой выйти из состояния транса и все же выявить разгадку в понимании прошлого своего пациента. Было время, когда он ставил вопрос пациенту и просил рассказать о первой же мысли, пришедшей ему в голову в момент прикосновения к его лбу. С ростом опытных данных он обнаружил, что можно опустить прикосновение ко лбу, а также вопросы, вместо этого все внимание обратить на каждое высказывание пациента, как на ассоциацию с предшествующим в спонтанном потоке мыслей, воспоминаний, фантазий. В то время для него это было всего лишь сырым материалом, требующим своей интерпретации, наиболее драгоценными были ассоциации, относящиеся к детству пациента. Он сделал вывод, что только через понимание прошлого пациент может освободиться в настоящем.
Первым шагом в интересе к настоящему в психоанализе стало наблюдение Фрейдом «передачи» или трансферентности напряженности чувств пациента к аналитику как отзвук ранних его чувств по отношению к родителям или братьям-сестрам; понимание терапевтических отношений сразу же стало важным для понимания все еще остающегося основным вопроса о прошлом пациента.
В начале анализ передачи оставался обслуживающим по отношению к ретроспективной интерпретации, но можно сказать, что он вел все глубже и глубже в понимание его самоценности, поскольку следующим шагом был постепенный сдвиг на выделение не прошлого, а настоящего, не только как посредника или исследуемый материал, но как цель понимания. Так, если вначале анализ настоящего являлся лишь инструментом или средством для интерпретации прошлого, то сегодня многие относятся к анализу событий детства как к средствам, ведущим к пониманию динамики настоящего.
Пути развития были разнообразны. Мелани Кляйн, например, опробовала интерпретационный язык, основанный на выводах о раннем детском опыте, однако в современной практике ее школа тяготеет к почти полной концентрации на понимании «трансферентного отношения». Так же сосредоточен на настоящем и Байон в своей групповой ситу-ативности.
Обращение Вильгельма Райха к настоящему явилось результатом сдвига его интереса от слов к поступкам. В его анализе характера вопросом являлось скорее понимание формы выражения пациента, чем содержание его высказываний. Лучшего пути для этого, чем наблюдение поведения в текущей ситуации, было не найти. Третьим примером является вклад в оценку настоящего в терапевтическом процессе Карен Хорни, которая коснулась самого основания интерпретации неврозов. По ее мнению, эмоциональные возмущения, зародившиеся в прошлом, поддерживаются теперь фальшивой идентичностью. Неврастеник запродал душу дьяволу в обмен на сияющее воображаемое, он продолжает упорствовать в целесообразности этой «сделки». Если человек может понять, как он хоронит свое истинное «я» именно в данный момент, он может освободиться.