Гёте. Жизнь как произведение искусства

Между тем значение «Западно-восточного дивана» не ограничивается изящной литературно-любовной игрой, как она представлена в «Книге Зулейки», о которой Гёте, впрочем, пишет в авторском извещении о печатании книги: «Здесь тоже временами прорывается духовное начало, и покров земной любви как бы накинут на отношения более высокие»[1574].

Игра с высшими смыслами присутствует не только в любовной теме, но и на других остановках этого «путешествия», как Гёте называет свой стихотворный цикл. «Поэт смотрит на себя как на путешественника»[1575], – пишет он в том же извещении. Этот путешественник движим чувством свободы, а не стремлением к конкретной цели:

Лишь в седле я что-нибудь да стою!
Лежебоки, где уж вам за мною!
Я промчусь по самым дальним странам,
Только звезды над моим тюрбаном[1576].

Этот путешественник с любопытством и не иссякающим удивлением изучает нравы и традиции Востока, он отправляется в дальние страны, чтобы узнать новое – и лучше познать самого себя.

Восток, как его себе представляет Гёте, – это обетованная земля поэзии, ибо здесь, как ему кажется, поэзией проникнута вся повседневная жизнь. Сила поэзии, ее влияние на жизнь – это вторая, после любви, главная тема «Западно-восточного дивана».

Что такое поэзия? Автор «Западно-восточного дивана» дает ответ на этот вопрос:

Да, поэзия дерзка!
Что ж бранить меня?
Утоляйте жар, пока
Кровь полна огня[1577].

Поэзия дерзка в воспевании и прославлении, в любви, но также и в ненависти. Иначе быть не может – ведь своих врагов, врагов свободы, нужно знать в лицо. Это догматики, святоши и обыватели, способные понять лишь пользу и не способные видеть красоту:

Наконец мы сердцем страстным,
Видя зло, вознегодуем,
Ибо дружим мы с прекрасным,
А с уродливым враждуем[1578].

Этому искусству ненависти и вражды посвящена целая книга – «Книга недовольства». Недовольство поэта вызывает прежде всего зависть, чувство неприязни человека ко всему, что красивее, удачнее, благороднее, радостнее, богаче, смелее, сильнее его самого. Недовольство выражается для того, чтобы избавиться от завистника и со спокойной совестью идти дальше своей дорогой. Но прежде нужно открыто высказать свое отношение к врагам, например, так:

Тот, кто зол, что волею Аллаха
Был пророк от бурь и бед укрыт,
Пусть к устоям горних сфер без страха
Для себя веревку прикрепит.
Час-другой над бездной повисев,
Он забудет неразумный гнев[1579].

Одним словом, недовольство Гёте направлено против эмоций и мнений, мешающих поэзии и в целом творчеству. Зависть не способна творить, ибо для творчества необходима свобода или то, что в «Западно-восточном диване» названо «дерзостью». Однако зависть и «дерзость» исключают друг друга. Зависть – это подавленная жизнь, а творчество – жизнь на подъеме. В творчестве проявляются яркие моменты, оно само пробуждает в человеке жизненные силы, причем не только в радости, но и в боли и печали, придавая форму и звучание и тому, что возвышает человека, и тому, что его тяготит. Творчество подобно жизни, оно существует без какой-либо конкретной цели или задачи, двигаясь по кругу:

Как вечность, без начала ты возник.
Твой стих, как небо, в круговом движенье.
Конец его – начала отраженье…[1580]

Поэзия повторяет жизнь в ее движении без начала и конца, но она выше жизни, ибо переходит в красоту. В красоте поэзии есть что-то торжествующее, даже если она рождается из горя и отчаяния.

В то же время творчество часто сродни экстазу, опьянению или дурману. Ему в «Западно-восточном диване» посвящена отдельная книга – «Книга чашника», в которой прославляется земное и спиритическое опьянение, вопреки запрету Пророка. Отсюда, к слову, можно сделать вывод, что Гёте ставит поэта (особенно если тот под хмельком) выше Пророка, о чем уже упоминалось в восьмой главе.

Я пью и буду пить, а тот, кто пьян,
Смелее бога зрит – я так считаю[1581].

Почему «смелее»? Потому что поэт видит в боге не только законодателя морали:

Сижу один,
Сам себе господин.
Вино тяну,
Хорошо одному.
Ни мне, ни я никому не мешаю,
Сижу – и о своем размышляю[1582].

Все это сказано словно бы в шутку и с иронией, однако все важное в «Западно-восточном диване», и в том числе серьезные темы религии, Корана и Пророка, проникнуто поэзией.