Гёте. Жизнь как произведение искусства

Для Гёте этот процесс и эта казнь стали тем личным опытом, который лег в основу трагедии Гретхен в «Фаусте». К работе над ним Гёте приступил уже в начале 1770-х годов. Так получилось, что Гёте был тесно связан с этим событием: как удалось выяснить биографу Эрнсту Бойтлеру, в судебное разбирательство были вовлечены многие его родственники и знакомые. Помимо Шлоссера, выступавшего в роли адвоката, в процессе участвовал и дядя Иоганн Йост Текстор: именно ему как одному из членов суда было поручено узнать у исполнителя наказания, сможет ли тот обезглавить осужденную одним ударом меча, а Шлоссер по поручению этого самого исполнителя наказания подавал прошение о том, чтобы палачом был назначен его сын. Городской писарь, писавший объявление о розыске, в свое время служил гувернером в доме Гёте. Врач Иоганн Фрид рих Метц, обследовавший и сопровождавший детоубийцу вплоть до ее казни, был другом семьи, в 1769 году лечил больного Гёте и пробудил в нем интерес к алхимическим опытам. С верховным судьей, который перед казнью совершил символическое преломление жезла над головой преступницы, Гёте также был хорошо знаком: с ним судьба свела его в связи с историей с Гретхен, когда против его возлюбленной и ее сомнительных друзей было начато судебное разбирательство.

В руки Гёте попали копии отдельных частей протокола этого дела. Гёте читал признание детоубийцы и знал все подробности происшедшего, которые нашли отражение в трагедии Гретхен. Отцом убитого ребенка, по словам Брандт, был ученик ювелира, останавливавшийся на постоялом дворе по пути в Россию. «Каков ловкач! // Ему свободней дышится вдали отсюда. Он сбежал»[317], – пишет Гёте в одном из первых вариантов «Фауста». По утверждению осужденной, мужчина дал ей выпить колдовского зелья, и она уступила ему. В соблазнении Гретхен в «Фаусте» также замешано магическое зелье. Детоубийца уверяла, будто действовала по наущению дьявола. В трагедии Гёте дьявол – Мефистофель.

Исследователи по-прежнему гадают, какие сцены «Фауста» были написаны первыми. Возможно, Эрнст Бойтлер прав в своем предположении, что первыми появились сцены в тюремных застенках, написанные под еще свежим впечатлением от судебного процесса и казни детоубийцы. Фактическая темница в башне старых ворот церкви Святой Екатерины, где ждала своей смерти Брандт, находилась в гнетущей близости – всего в каких-то двухстах метрах – от дома на Хиршграбен.

Гёте присутствовал на мрачной церемонии казни и видел, как верховный судья в красной мантии в сопровождении палача и его оруженосцев привел осужденную, как ее под бой башенных часов сопроводили в «каморку бедных грешников», как накрыли стол для последнего обеда, во время которого судьи, палач и его помощники, охрана и священники ели с отменным аппетитом, а осужденная лишь выпила глоток воды, как процессия с солдатами и церковниками во главе с несмолкающими песнопениями и молитвами прошла по городу, как осужденную на смерть связали на месте казни, как ей обнажили шею и как «под возгласы духовных лиц» ей «одним ударом благополучно снесли голову»[318]. На площади собрался почти весь город – все хотели поглазеть на этот спектакль возмездия. Вот соответствующая сцена из «Фауста»:

На улице толпа и гомон,
И площади их не вместить.
Вот стали в колокол звонить,
И вот уж жезл судейский сломан.
Мне крутят руки на спине
И тащат силою на плаху.
Все содрогаются от страха
И ждут, со мною наравне,
Мне предназначенного взмаха
В последней, смертной тишине![319]