Гёте. Жизнь как произведение искусства

В Эммендингене чета Шлоссер въехала в просторный служебный особняк. Работы было много, однако Корнелия, которая к тому времени была уже беременна, отстранилась от домашних забот и не принимала никакого участия в обустройстве дома. Шлоссер жаловался в письме Лафатеру, что она неправильно воспитана. «Любой ветерок, любая капля воды заставляют ее запереться в комнате, а подвала и кухни она пока слишком боится»[478]. В апатии и депрессии проводит она день за днем, в то время как Шлоссер энергично и рассудительно выполняет свои обязанности. По долгу службы он занимается развитием земледелия, народного хозяйства, транспортной системы, не оставляет без внимания промыслы и ремесла, открывает общественные и платные библиотеки. Все это, однако, никак не затрагивало Корнелию: она застыла в бездействии в затемненных комнатах и уже почти не вставала с постели. Рассудительный Шлоссер, который мог найти выход из любого положения, не знал, как помочь собственной жене.

Летом 1774 года Корнелия разрешилась от бремени и долго не могла прийти в себя после тяжелых родов. Шлоссер тем временем освоился на новом месте и чувствовал себя правящим князем. Ему хотелось ощущать поддержку жены, однако об этом нечего было и думать. Корнелия все больше замыкалась в себе. «Ей противна моя любовь»[479], – жалуется Шлоссер своему брату Иерониему. Гёте, по-видимому, было известно и об этом, потому что много лет спустя в разговоре с Эккерманом он заметил: «Мысль отдаться мужчине была ей отвратительна, и, надо думать, в браке эта ее особенность доставляла немало тяжелых часов им обоим»[480]. Корнелия чахла рядом со своим деятельным мужем. В таком состоянии застал ее Гёте, когда в первый и последний раз приехал в Эммендинген в мае 1775 года. От рождения второй дочери она так и не оправится. Корнелия умерла 8 июня 1777 года.

1774 год стал первым для Гёте годом жизни в доме на Хиршграбен без Корнелии, без столь значимого для него ежедневного общения и обмена с ней. То, о чем он столь самоуверенно и дерзко три года назад писал Кетхен Шёнкопф, отныне стало реальностью: «Весь дом – наш, а когда сестра выйдет замуж, ей придется уехать, зятя я не потерплю, а ежели я женюсь, то мы с родителями поделим дом пополам, и я получу 10 комнат»[481].

Корнелия уехала, зять в доме не поселился, и Гёте мог жить в доме широко и вольготно, пусть даже не во всех десяти комнатах. Только вот невесты так и не было: Кетхен Шёнкопф вышла замуж; покинутая Фридерике грустила в своем Зезенгейме; чувствительные дармштадтские дамы боготворили его, но все они или были помолвлены, или могли искать себе супруга только в своем сословии; Лотта в Вецларе тоже уже вышла замуж и родила первенца. Одним словом, подходящей кандидатуры для женитьбы в окружении Гёте пока не было. Впрочем, к этому вопросу он относился далеко не так серьезно, как хотелось бы его родителям. Его по-прежнему устраивала игра «в жениха и невесту», прижившаяся в его франкфуртской компании. Жребий определил ему в «невесты» Анну Сибиллу Мюнх. По мнению отца, она и в жизни могла бы составить хорошую партию. Для самого Гёте эти несерьезные отношения, по крайней мере, послужили поводом для создания еще одной пьесы – «Клавиго». Весной 1774 года, вскоре после окончания «Вертера», он прочитал Анне Сибилле один эпизод из мемуаров Пьера Огюстена Карона де Бомарше, где речь шла о Клавиго – неверном возлюбленном сестры Бомарше, и именно Анна Сибилла с двусмысленным намеком на их «брачный союз» попросила Гёте написать об этом неверном любовнике пьесу. Для Гёте это был еще один повод проявить свое мастерство. Он хотел доказать, что может писать драмы не только в «свободном стиле» «Гёца», но и в традиционной «складной манере», причем в самые короткие сроки. Он пообещал закончить пьесу за восемь дней. И действительно, через неделю появился уже с готовым произведением, которое чрезвычайно понравилось Анне Сибилле, но вызвало резкое осуждение со стороны строгого Мерка. «Не смей больше писать такую дребедень, предоставь это другим»[482], – таков был его приговор.