Гетман Войска Запорожского

Собака в ноги подкатилась, укусить норовит. Вошел в хату — мать на кровати лежит, стонет. Поглядела на сына родного, не узнала.

Сунул Янек руку в карман, золотые монеты звенят. В голове мыслишка сверлит: «Матери все равно не поможешь. Дни ее сочтены. А у меня вся жизнь еще впереди».

Выбежал опрометью из хаты и укатил в карете к своим богатствам несметным. Да только нет ему покоя. И сказал себе Янек: «Будь что будет, надо мать родную выручать из нужды».

Помчался в деревню. Вот и хата. А людей не видно. Дверь колышком подперта. Заглянул в окно — в хате ни души. Какой-то нищий сказал ему: «Нету здесь никого. Перемерли все от голода».

Застонало сердце у Янека: «По моей вине родные сгинули. Сгину и я!»

Только сказал, земля расступилась и поглотила Янека и цветок его злосчастный».

— Какая печальная сказка! — воскликнула де Круа.

— Да уж такая вот! — пани Четвертинская посмотрела на королеву.

— Я думаю, что это замечательная сказка, — сказала королева. — Быть счастливым, когда все вокруг бедствуют, — невозможно. А того, кто живет ради себя одного, поглотит земля. Я благодарю вас, пани Четвертинская! Его величество без памяти любит все польское. Слушая польские сказки, я учу мое сердце биться по-польски. Так хочется облегчить страдания его величества.

Смерть малолетнего сына выбила из-под ног короля саму твердь. Он молился, плакал, не спал ночами, а маркиз де Брежи сделал в эти дни и такую запись: «Его величество изволил купаться в дамском обществе».

11

В день отъезда из Варшавы сотника Хмельницкого пригасил для беседы канцлер Оссолинский.

— Мы хотим видеть вас гетманом над казаками. — Эту фразу Оссолинский сказал вместо приветствия и тотчас изложил суть дела. — Вернувшись домой, готовьтесь к походу на Турцию. Не позднее как через месяц вам доставят деньги на оружие и на плату казакам. Вы потеряли хутор, но приобрели войско.

— Как все непросто в нашем государстве, — искренне удивился Хмельницкий. — Король не имеет силы вернуть мне права на мой собственный хутор, но он же дает мне деньги, на которые можно купить войско, способное разорить десяток городов.

— Все мы — дети Речи Посполитой, — сказал канцлер. — Сумеете ли вы, пан Хмельницкий, собрать войско втайне от комиссара Шемберга и коронного гетмана Потоцкого?

— Думаю, что рано или поздно они узнают о моих действиях, но постараюсь, чтоб они узнали о них как можно позже.

— Я доволен вашим ответом.

— Позвольте, ваша милость, и мне задать один вопрос… Будут ли деньги в назначенный срок, ибо если дело затевать всерьез, то уже теперь я должен позаботиться о приобретении оружия для моего войска.

— Я еще раз убеждаюсь, что, остановив свой выбор на вас, король, как всегда, поступил мудро. Деньги я привезу сам.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

«Львов — замóк на дверях Речи Посполитой. Если подобрать к нему ключи — дверь вышибет ветром. Без свежего ветра Польша все равно задохнется. Куда это годится, король сам себе не хозяин», — так думал Богдан, бродя вдоль городских стен, впервые оглядывая их цепким взглядом воина.

Город был твердыней, но твердыней уязвимой. Стены Львова выдержат любую осаду, но навряд ли продержатся долго те, кого эти стены укроют. Город торгашей, монахов, всяческих ремесел, разноязыкий и разноплеменный, не сможет слиться в единый боевой кулак. Здесь всегда можно сыскать общину, которая ради своего благополучия откроет ворота.

Другим человеком возвращался Богдан из Варшавы. Начисто проиграл дело и словно бы сбросил тяжкий камень с крутых своих плеч.

Чем дальше оставалась Варшава, тем дерзостней срывались слова с некогда осторожного языка пана Хмельницкого.

Где-то под Чудновом купил Богдан по дешевке стареющего мерина да телегу. Коня своего привязал к задку и ехал совсем уже не торопясь, почитая за дело разговоры свои.

Догнал однажды старика-лирника.

— Садись, дедушка. Подвезу.

— А куда ж ты меня подвезешь?

— Куда тебе надо, туда и подвезу.

— Для меня всякий шлях, где мову мою понимают, дом родной.

— Тогда и подавно садись. Веселей вдвоем.

Богдан тронул мерина вожжой, а чтоб сбить его с утомительной тряской рыси, ожег кнутом. Мерин скакнул раз-другой и опять затрусил.

— Но! Н-о-о! — покрикивал Богдан, грозя упрямцу кнутовищем.

— Оставь животину, — сказал лирник, — все равно до жилья только завтра и доедем. Тут места безлюдные.

— Сколь по-разному живут люди, — вслух подумал Богдан. — Одни за землю цепляются, другие ходят по свету как неприкаянные.

— Почему ж неприкаянные?! — обиделся лирник. — Нашему приходу радуются. Оттого и бродим от села к селу, чтоб всем досталось из нашей криницы, чтоб не обнести кого-то.

— О чем же ты поешь?

— Разное.

— А про Байду поешь?

— Как же про Байду не петь? Он — мученик и герой.

Из степи прилетел вдруг сухой ветер, поставил пыль, тянувшуюся за телегой, на дыбы да и опрокинул сверху на седоков.

Созорничал и скрылся.

Богдан чихнул, и лирник чихнул.

— Пить захотелось, даже глотку дерет, — сказал Богдан, снова чихая.

— Еще версты три-четыре, и криница будет.

— Так там, может, и заночевать, возле воды? — спросил Богдан. — Место не гнилое?

— Хорошее там место, — сказал лирник.

2