Гетманич Орлик

И шввырнул высочайший циркуляр с такой силой, что со стола с

насмешливым шуршанием слетели все бумаги.

70

Чудеса таки бывают на свете. Григорию удалось разыскать в Батурине

старые церковные книги, и мало того, застать в живых священника, который

сорок пять лет тому крестил и благословил его на такие непростые жизненные

дороги.

Вечером, завесив плотно, на всякий случай, окна, они долго говорили со

священником, вспоминали знакомых и расспрашивали друг друга о них. У

сгорбленного, полусломленного деда, которому годы, казалось, положили на

плечи тяжелый жерновой камень, но так и забыли снять, с белой, из льняного

волокна, бородой и с такими же белыми, вплоть до синевы, бровями, впервые

за много лет ожили и светились неподдельным любопытством и надеждой

глаза. Они слезились, эти глаза, но все же жили ожиданием и верой.

– Отец как? Где он? Как живется ему? – белые брови шевелились в ритм

каждого слова.

– Бендеры, Стокгольм, Париж, Гамбург, Салоники… Сейчас почти в

полуплену у турок – полусвободный, полуневольник. А вы как? Что здесь в

Украине?

– Беда у нас, дитя, и к тому же черная… И не знаю, когда просветлеет, -

изрезанное морщинками лицо священника помрачнело. – Саранча азиатская

уже укоренилась, и нет нам жизни.

– Отче, я не понимаю, – тряхнул головой Григорий, будто хотел эту голову

на плечах удобнее как-то примостить.

Из-под бледно-синих бровей сердито мигнул, будто молния,

оскорбленный и гневный взгляд.

– Что же здесь неясного? Живем, будто не на своей земле. Я полвека

здесь уже священником. И полвека получал богослужебные книжки из Киево-

Печерской лавры. Но еще московский патриарх Аким попробовал было

запретить украинскую книгу. А как не вышло, то даже жаловался патриарху

Константинопольскому, чтобы тот приказал украинцам «да имуть покорение и

послушание святейшему нашему престолу Московскому и да не имут волю и

власть в жесточайших запрещений – ни по единому образу, ниже книги какие

печатати, ниже оно что творити без нашего соборного рассмотрения…» Слава

Бог, патриарх Константинопольский на это не согласился, и Лавра дальше

печатала на украинском. И так было вплоть до 1720 года. Однако Петр І,

неизвестно – на трезвую или не очень голову, издает приказ: «Монахи в кельях

никаних писем писати власти не имеют, чернил и бумаги в кельях имети да не

будуть, но в трапезе определенное место для писания будет, но и то с

позволения начального…» А уже 5 октября 1720 года новый приказ Петра І: «В

Киево-Печерской и Черниговской типографиях вновь книг никаких, кроме

церковных прежних изданий, не печатать, да и оные церковные старыя книги

для совершенного согласия с великороссийскими такими ж церковными

книгами справливать преждет печати, дабы никакой розни и особливого

наречия в оных не было; других же никаких книг ни прежних, ни новых

изданий, не обявя об оных в Духовной Коллегии и не взяв от оной позволения,

71

не печатать, дабы не могло в таких книгах никакой церкве восточной

противности и с великороссийскою печатию несогласия произойти».

Григорий слушал старого священника, не перебивая, а мысли его

закипали.

– А какое дело было императору к монахам и церковным книгам? Церковь

на Украине традиционно жила обособленной, независимой жизнью…

– Жила, сынок, жила… Пока в мае 1686 года царские дипломаты за

взятку в 200 золотых и 120 соболиных шкурок Константинопольскому

патриарху Дионисию получили грамоты об уступке Москве архипастырства над

Киевским митрополитским престолом.

Карп уже давно дремал себе в уголке, тихо посвистывая носом, лишь

иногда вздрагивал. Вероятно, в сновидениях что-то виделось ему тревожное в

очередном странствии.

– В Москве и Петербурге хорошо ведают, – вел дальше священник, – что

украинский дух им никогда не выпадет потоптать. Там любят упоминать

Полтавскую битву и замалчивают славное сражение под Конотопом. Так как

уже через пять лет после Переяславской рады, в июне 1659-го, когда народ

наш увидел глумление над союзническим соглашением, более чем

стотысячное московское войско Трубецкого знаменитый Иван Виговский под

Конотопом разнес в щепки, а князя Пожарского наши союзники таки отучили

материться – отрубили голову. Нас распинали на крестах и пускали плотами по

Сейму, но и до сих пор не одолели, поэтому теперь действуют хитрее -

отобрать хотели бы язык и память… Тогда как Ивану Федорову в Москве

невежды тамошние типографию сожгли и должен был он бежать на Украину, у

нас еще в 1491 году на украинском отпечатали «Часослов». А рукописная

книга насколько древнее… На Реймском Евангелии дочурки Ярослава Мудрого

Анны французские короли присягали народу, а святой Константин еще в 860

году в Херсонесе нашел Евангелие и Псалтырь, писанные русскими

письменами. К сожалению, и сегодня действуют указы богоотступника и

сыноубивца Петра І, которого при жизни поили: не печатать на нашем языке

книг, в которых бы «с великороссийской печатью несогласия произойти». И кто

же защитит нас и наше слово?

– Отче, не осилит еще наша… – опустил главу Григорий. – Не осилить нам

варварства без цивилизованной Европы, без помощи свободных народов. Я