Гетманские грехи

Теодор с глубоким смирением подошел к монаху и, склонившись к его руке, поцеловал ее. Тот, растроганный, долго молча смотрел на него, потом обнял его и поцеловал в голову.

- Вот, вот! - громко заговорил он. - Вот каким Бог посылает человека в свет в состоянии невинности - прекрасным, как цвет весенний, и светлым, как херувимы; а что делает из него жизнь! В могилу сходят тряпки и сор!

Егермейстерша, очевидно, привыкшая к чудачествам отца Елисея, не удивилась этому восклицанию, вырвавшемуся из его уст; но Теодор, едва понявший, к кому это относилось, был очень изумлен. Старец смотрел на него с восхищением.

- Мать, должно быть, сказала тебе, - прибавил Елисей, - что я вам близкий по крови. Так - по мирским понятиям - но теперь я одинаково близок и одинаково чужд всем людям... Все, что было во мне земного, стерла вот эта одежда; теперь я кающийся, Божий молитвенник - пес Господень (Domini canis).

Старец рассмеялся.

- Нельзя же псам, хотя бы и Господним, признаваться в своем кровном родстве с тщеславными светскими людьми. К чему это?

Хозяйка рассеянно слушала.

- Я пришел к вам, потому что долг велит нам утешать огорченных, сказал старец, - хотя бы я был вам совсем чужой, я должен принести вам слово Божие и стучаться в ваши сердца, пока они не откроются... Мир вам! Мир вам!

- Юноша, - передохнув немного и, подняв глаза на Теодора, сказал старец, - мне хочется услышать твой голос! В голосе выражается душа! Говори! Какую деятельность ты выбрал?

- Дорогой отец, пока никакой! - отвечал Теодор с полным доверием к монаху, в котором чувствовал приязнь к себе, - я учился у пиаров и науки окончил; теперь, что Бог даст, и как судьба сложится? Не знаю сам. Большого выбора нет у меня...

- А что же тебя привлекает? - спросил отец Елисей. - Но только правду мне говори, потому что я все равно отгадаю, хоть бы ты и скрывал.

Теодор взглянул на него таким ясным взглядом, что старец возрадовался и весело воскликнул:

- Tabula rasa!

- Ксендз Конарский, - вмешалась мать, - хочет устроить его при канцелярии князя канцлера.

Отец Елисей покачал головой.

- Далеки от меня ваши дворы и владыки, - сказал он, - не знаю я ваших канцлеров... С Богом можно идти всюду, а Бог в сердце...

- Только не ко двору пана гетмана, - резко прервала хозяйка, - туда я не пущу его. - И как бы поняв друг друга, она и монах обменялись взглядами, а отец Елисей прибавил:

- Гетмана нельзя назвать злым, но у него слабая воля; а кто слаб, тем пользуются злые люди, и каждый порыв ветра нагибает того по-своему...

Он снова взглянул на прекрасного юношу и, указав ему место рядом с собою, с глубокой нежностью всматривался в его ясное лицо, словно не мог налюбоваться им вдоволь.

- Дай Боже, чтобы ты, мое дитя, вышел из ожидающей тебя битвы с таким же честным, правдивым, открытым и ничем не затуманенным лицом, какое у тебя теперь. Чистым выходишь ты на арену, и хорошо, если бы ты вернулся, хотя и израненным, но не запачканным.

Ты вступаешь в свет, в котором нет Бога.

Все там говорят о нем, но слово Его мертво для них, и слава бездушна... Они называют это большим светом, а на самом деле это - малый свет, потому что между ними и Богом - ворота закрыты. Все земное там на первом плане, а небесное - на последнем.

Но без борьбы нет победы! Ты должен идти, чтобы получить не хлеб насущный, а вечную пищу для души. Итак, с Богом иди, мое дитя!

Говоря это, старец уже не смотрел ни на Теодора, который внимательно к нему прислушивался, ни на егермейстершу, со слезами на глазах жадно хватавшую его слова, - взор его был устремлен в ясное небо, озаренное закатным сиянием.

Но вдруг, словно вспомнив что-то, он вскочил с лавки и принялся искать палку, которую он где-то поставил.

- Ах, Господи, Боже мой! Вот и солнце зашло, а настоятель, отпуская меня, строго приказал, чтобы я вовремя вернулся, - ведь путь не близкий!!

- Но мы не пустим вас пешком, отец, - возразила Беата. - Тодя, беги скорее, вели заложить бричку...

- Мне бы более приличествовало идти пешком, - сказал отец Елисей, но, правда, ноги у меня слабые.

Теодор был уже около конюшни. Беата подошла и поцеловала старцу руку.

- Спасибо тебе, отец, за доброе слово! Оно падет в молодую душу, как здоровое зерно. Так меня заботит его судьба!

- Заботиться надо, - возразил капеллан, - но и тревожиться слишком не годится. Есть Бог на свете! Он ни для кого не делает исключений, но справедлив ко всем... Что Он приготовил для него, то и следует принять...

У юноши по глазам видна чистая душа. Пусть идет в свет...

Он покачал головой.

- Только не на гетманский двор, в эту лужу сиропа, в которой мухи тонут и увязают. Пошли его, куда хочешь, только не туда, только не туда!

- Да я и не могу туда! - опустив глаза, разбитым голосом отвечала Беата.

- Доброе дитя колеблется и не решается оставить меня, хочет остаться здесь со мною, а я тревожусь, как бы его у меня не похитили... Ты, отец, знаешь мое сердце и знаешь жизнь - поговори с ним, склони его к тому, чтобы уехать отсюда!

Теодор уже подходил, когда она оканчивала эти слова; отец Елисей стоял в задумчивости.