Гибель адмирала Канариса

…Он вновь оказался на борту крейсера «Дрезден», только теперь уже после сражения, произошедшего 8 декабря 1914 года у острова Гран-Мальвина, в котором — кто у мыса Мередит, а кто в южной части Фолклендского пролива — погибли все корабли германской эскадры.[52] В том числе и бронекрейсер «Шарнхорст», с командующим эскадрой вице-адмиралом Максимилианом фон Шпее на борту И только их крейсеру, да и то лишь благодаря неплохим ходовым качествам, удалось оторваться от преследования англичан и уйти в сторону острова Эстадос.

— Эстадос, черт бы его побрал! — с ревущей пиратской хрипотцой в голосе проворчал адмирал. — Возможно, его и следует считать островом, но только не планеты Земля, а некоего ледяного ада.

А ведь теперь даже странно представить себе, как они обрадовались, увидев однажды на рассвете этот безжизненный, проклятый моряками и самим дьяволом осколок суши. Потеряв в ледяных водах Фолклендов, в районе мыса Мередит, несколько тысяч своих товарищей по эскадре, моряки крейсера с надеждой обреченных посматривали теперь на суровые прибрежные скалы Эстадоса. А на что еще они могли рассчитывать, на какие призраки спасения молиться? Как-никак, рядом с ними была суша, а значит, появлялся хоть какой-то шанс на спасение.

Прервав воспоминания, адмирал отпил из фляги. Коньяк показался ему божественно приятным на вкус, с каким-то особым, виноградно-шоколадным букетом. Недурно, недурно!..

Вчера эту флягу передал ему дежурный офицер, объяснив:

— Это вам, господин адмирал. Приказано: лично вам.

— Хотите сказать, что он отравлен? — с грустноватой иронией поинтересовался Канарис.

Вопрос оказался настолько неожиданным, что лейтенант сначала замер, а затем начал отводить руку с флягой, словно бы его и в самом деле разоблачили.

— Такого не может быть, господин адмирал, — слегка дрогнувшим голосом произнес он.

— Почему не может? В наше время может быть все что угодно. Вдруг кому-то из штаба СС пришло в голову таким вот древним, проверенным методом покончить со мной, не доводя дело до суда? Кто вам передал эту флягу?

— Послание какого-то морского офицера. Имени своего он не назвал, но сказал, что знаком с вами давно, еще со времен Дрездена.

— Дрездена?

— Фрегаттен-капитан ссылался именно на этот город, — подтвердил лейтенант, приписанный к охране школы после ранения в ногу. По казарме он разгуливал теперь, постукивая прикладом кавалерийского карабина, словно посохом. — А еще уверял, что во фляге — лучший коньяк, который когда-либо производился на земле Испании. Из самого сладостного винограда. По крайней мере, так считает этот моряк.

— Постойте, так, очевидно, он имел в виду не город, а крейсер «Дрезден»?

— Ни города Дрездена, ни крейсера с таким названием я никогда не видел, — с крестьянской простотой объявил лейтенант. — Поэтому знать не могу.

Сын мелкого ремесленника из какой-то швабской деревушки, он принадлежал к той когорте младших командиров, которые пробились к своему офицерскому чину не через династические традиции, домашних учителей и военные школы, а через ефрейторские лычки и безысходную отвагу окопника.

Впрочем, Канарису не пришлось долго отгадывать имя этого дарителя: конечно же, им мог быть только фрегаттен-капитан Франк Брефт, он же Франк-Субмарина. Что же касается «испанского коньяка из самого сладостного винограда», то, скорее всего, Франк сам, с помощью галет, соков и еще каких-то там примесей, довел до виноградно-шоколадного букета какой-нибудь дешевый коньячок из портового кабачка. Он всегда был мастаком по части всевозможных винноконьячных смесей; судя по всему, в нем безнадежно умирала душа несостоявшегося винодела. «Подобно тому, — заметил Канарис, — как в тебе, руководителе абвера, в течение долгих лет умирали адмирал и моряк…» А вот то, что где-то рядом объявился этот авантюрист Франк-Субмарина, уже взбадривало. Хотел бы Канарис знать, кто именно сообщил Франку о месте его заключения.

— Ладно, давайте эту флягу, — сказал он дежурному офицеру. — Или, может быть, вы сами решили опустошить ее?

— Вдруг этот напиток и в самом деле… — засомневался теперь уже дежурный офицер.

— Бросьте, лейтенант!

— Может, сначала стоит попробовать мне?

Канарис оценил жертвенную преданность лейтенанта, но, пошутив по поводу того, что он может слишком увлечься подобной «ядо-дегустацией», почти силой отобрал у него флягу.

— Вы здесь ни при чем, лейтенант. Это мои дела, моя судьба, мой напиток и… моя отрава, — и тотчас же причастился несколькими глотками.

…Да, Эстадос. В воображении адмирала вновь возродился бурый скалистый мыс, которым остров предстал перед ними в то утро сквозь пелену тумана, и мечтательно прикрыл глаза. Этот мыс показался тогда обер-лейтенанту цур зее Канарису вратами в потусторонний мир, но он слышал, как ведавший технической службой корабля инженер-корветтен-капитан Марктоб сказал командиру крейсера:

— А ведь британцы самым наглым образом пытаются отрезать нас от Огненной Земли и прижать к острову. Видно, контр-адмиралу Крэдоку не терпится доложить в Лондон, что с Восточноазиатской[53] эскадрой германцев покончено.