Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Меж тем хозяин со взором суровым,
В тяжелом хмеле на шутки скупой,
Идет по саду с другою толпой
Нарядных женщин и к зрелищам новым
Веселых спутниц ведет за собой.
Спешат мужчины за ними гурьбой,
И топот ног по дорожкам садовым
То громкой речью мужской заглушен,
То взрывом смеха и кликами жен.

А вкруг клубятся ночные туманы:

Росистый сумрак дремотой объят,
Не дрогнут кедры, веков великаны,
Широкой сенью нависли платаны,
Рядами стрел кипарисы стоят;
Лениво плещут в бассейнах фонтаны,
Холодной сталью застыли пруды;
Над ними дремлют глубокие гроты,
И отсвет статуй огнем позолоты
Горит на глади недвижной воды.

Пройдя ворота меж двух обелисков,

Вступили гости на скошенный луг,
Стеной кустов обнесенный вокруг.
Напротив входа, в тени тамарисков
Столы накрыты. Подносы сластей,
Плоды в плетеных из прутьев корзинах
И вина в старых тяжелых кувшинах
Соблазном тонким встречают гостей.

К себе их манят призывно лежанки

Узором пестрым ковров дорогих.
Они ложатся. Рабыни-служанки
Кропя, духами обрызгали их,
А слуги, молча, омыли им ноги
Водою свежей в глубоких тазах,
У женщин блеск любопытства в глазах,
С оттенком страсти и странной тревоги…
Всё небо — в звездах, как в чистых слезах,
И плавно месяц плывет остророгий.

Влекуще-жутки людские пиры

На мертвом лоне полночной поры:
Чуть шепчут ветки, и лунные чары
Видений роем живят их шатры;
Дразнящей песней рыдают кифары,
В наплывах дыма приносят костры
Отрадный вздох ароматной коры.
Течет вино, наполняются чары,
Кружа, волнуют хмельные пары;
Мятежней мысли; тревожней удары
Сердец горячих; от страстной жары
Истомно телу… Пушисты ковры…
Одежды вяжут… Сближаются пары
В притворном споре любовной игры…

А пестрых зрелищ картины живые

Идут, сменяясь. Толпа дикарей
Пропела песни свои хоровые;
Волшебник въявь вызывал теневые
Виденья — призрак людей и зверей;
Танцоры, ветра ночного быстрей,
Мелькали в танцах порывисто-бурных.
Играли мимы. Силач-богатырь
С натугой гнулся под тяжестью гирь.
Шуты кривлялись в одеждах мишурных.

Чем дальше — больше забав-новостей,

Чем позже час — тем нежданней затеи.
Как дети малы, но пылки, пигмеи
Средь общей свалки разгаром страстей
В любовных сценах смешили гостей.

С бичом надсмотрщик, скачками сатира,

Бежал вприпрыжку и девочек гнал
По лугу к месту разгульного пира.
«О-э!..» — он крикнул. В ответ на сигнал
«О-э!» — раздалось, и рой мальчуганов
Врасплох малюток застал на лугу:
Свистели петли проворных арканов,
Добыча быстро досталась врагу.
У женщин взоры подернулись дымкой
Похмельной страсти. Следя за игрой,
Мужчины громко кричали порой,
Стихали сразу пред близкой поимкой,
В погоне — вслух ободряли ловца,
В ладони били в минуту удачи;
И люб им был поединок горячий,
И долгий трепет борьбы до конца,
И робкий лепет беспомощной сдачи…

Попарно шесть обнажившихся жен,

В мужских и женских раскрашенных масках,
Сплелись, сомлев в неестественных ласках;
И, шатким светом костров озарен,
Союз любовный их тел змеевидных,
В растущей страсти восторгов бесстыдных,
Казался въяве чудовищным сном…
И снова кубки вскипают вином.

Гостей волнуют и кружат соблазны;

Их говор громок, но речи бессвязны;
Всё чаще смех, всё несдержанней крик,
Грубей намеки и резче движенья;
Уже несносна обуза туник;
Уже влечет колдовство притяженья,
И льнут, к устам приникая, уста,
И взоры тонут во взорах туманных.
Уже поспешно для юношей странных
С гостями рядом готовят места.

В них всё двулично, и вид, и приемы:

Зеленых тог полуженский покрой,
И губ насмешка с призывной игрой,
И дерзкий взор с поволокой истомы,
Смарагды в кольцах на нежных руках,
Смарагдов цепи на стройных ногах.
И отрок, с кожей по-девичьи гладкой,
С густым налетом румян и белил,
К вождю приблизясь, придвинул украдкой
Хозяйский кубок и с женской повадкой
Вино лениво сквозь зубы цедил.

Но вождь-хозяин, как завороженный,

Упрямо в думы свои погружен,
Был чужд веселью гостей, окруженный
Вниманьем льнущих и вкрадчивых жен.
Они напрасно, одна пред другою,
Его старались желаньем зажечь:
Его не тешит ревнивая речь,
Не будит взор под двойною дугою
Ресниц с их быстрым немым языком,
Не дразнит грудь недомолвкой нагою,
И нежность кожи, мелькнувшей тайком
Меж складок тоги, упавшей с лежанки,
Не жалит бегло коварством приманки.

На сердце струны иные звучат.

Как дар елея пылающей ране,
Струится в душу другой аромат:
О нежных пальцах, о девственном стане,
Об юном смехе, — минутно богат,
Минутно счастлив, в блаженном обмане
Он снова грезит, как грезил стократ.
Пред ним — царевна. И в бражном тумане
Сейчас так дорог виденья возврат!
Она такая опять, как и ране,
Тогда, впервые, у царских палат,
Под самый вечер, в саду на поляне.

Ее любовно горящий закат

Осыпал, точно рубиновой пудрой;
Вокруг головки ее темнокудрой,
Как алый нимб, диадемы охват;
Туника рдеет, и дивное тело
В лучах багряных свободно и смело,
А грудь бесстрастно, как вздох ветерка,
Покров воздушный колышет слегка.

Она — сиянье нездешнего света,

В ней — свежесть, радость и трепет расцвета,
Как в день весенний томленье цветка.
Дыханьем слаще и тоньше жасмина
Незримо веет ее чистота;
Сурьмы не надо бровям, и кармина
Не просят губы желанного рта.
А взор?.. Как боль от ожога железом,
Доныне чара очей тех жива!
В глазах, с чудесным изящным разрезом,
Как небо, темных зрачков синева;
Их взгляд глубокий, прозрачный и чистый,
Как тайна, чуден и непостижим:
Он в душу смотрит, прямой и лучистый,
Смущенья чуждый пред взором чужим…