Борьба борьбой, но, как и все его соратники, Павел сохранял ненасытное стремление в любой удобный момент получать от жизни максимум удовольствий, гарантированных деньгами. Вот и сейчас, оправившись от недавних страхов, он ощутил в крови былой зуд. Поэтому, когда пассажиров спального вагона пригласили на обед, Калитников действовал с привычной быстротой. Распорядитель, мгновенно спрятав полученную купюру; в точности выполнил пожелание щедрого клиента. Коммерсант оказался за одним столом с дамой, севшей в поезд в Харькове. Более того, они спокойно обедали в одиночестве, словно для остальных места рядом с ними были заколдованы.
Поначалу женщина почти не реагировала на своего визави. Нехотя представившись, она ела с отрешенным видом, полностью погрузившись в свои мысли. Взгляд слегка прикрытых желтых глаз, словно обращенный внутрь себя, придавал ей какой-то сонный вид. Павлу пришлось приложить немало усилий, чтобы вырвать попутчицу из царства грез и заставить понять, что за ней ухаживают самым недвусмысленным образом. Когда это случилось, дама повела себя совершенно иначе: вступила в разговор, охотно согласилась отметить знакомство шампанским.
Окончание трапезы совпало с остановкой в Курске, поэтому к своему вагону они вернулись, прогулявшись по перрону. К радости Калитникова ее не пришлось долго уговаривать продолжить беседу у него в купе. Следуя за ней по коридору и с вожделением глядя на женский стан, затянутый в серый шелк, он подумал: «Надо же, как повезло – едем вместе до самой Москвы. Если все сладится, можно будет и там продолжить знакомство. Евгения Ладомирская – нет, не слыхал о такой. Значит, другого поля ягода! Что ж, тем интереснее…»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Уезжать из города, где остаются друзья, всегда грустно. Покидать Севастополь Шувалову было тяжело втройне, и здесь играли роль сразу несколько причин. Во-первых, мучила совесть, что вынужден бросить на полпути начатое расследование. Во-вторых, вместо того чтобы отстаивать свое честное имя, приходилось спасаться бегством. Но здесь ничего не попишешь – приказ начальства. Наконец, сильно угнетала мысль о том, как неприглядно он будет выглядеть в глазах Аглаи.
От дальнейших переживаний Петра отвлекли приготовления к отъезду. Поздно вечером на аэродром приехал начальник контрразведки. Они уединились в дальней комнате штабного домика и до отлета обсуждали план предстоящих действий в Москве. Из последних новостей, рассказанных Жоховым, одна вызвала особый интерес. Матрос 2 статьи Земцов, упоминавший в бреду Железняка, пропал из госпиталя. На днях он пришел в себя, но оставался очень слаб. Сегодня утром его отвели на перевязку, и с тех пор больше никто не видел. Завершая встречу, капитан-лейтенант сказал:
– Наш друг телеграфист Репкин. в котором вы сумели пробудить вкус к оперативной работе, прислал внеочередное сообщение. Среди отправителей телеграмм подозрительного содержания он отметил человека весьма болезненного вида. По описанию очень похож на сбежавшего от докторов комендора с «Демократии». Вот текст отправленной им депеши.
Шувалов взял листок и с недоумением прочел: «Веди до места. Егор». Пожав плечами, он признался:
– Ничего не понимаю. Какая-то абракадабра.
– Правильно, – отозвался Жохов, – для непосвященных. Но если предположить, что здесь говорится о морской команде «Сигнальщик, флаг «веди» подаять до положенного места», тогда эта фраза переводится так: в действие вступает сигнал «Ваш курс ведет к опасности». Поэтому, ко всему прочему, разыщите адресата телеграммы. Вдруг ему известно не только значение сигнальных флагов, но и причины, по которым внезапно взрываются боевые корабли.
В назначенное время контрразведчики подошли к месту старта исполинского аэроплана. Обменявшись с капитан-лейтенантом на прощание крепким рукопожатием, Петр поднялся на борт воздушного корабля. Помощник командира – совсем юный капитан по фамилии Гильзин – провел его в салон, усадил в плетеное кресло и попросил не вставать без крайней необходимости.
Один за другим взревели все четыре мотора. Какое-то время ничего не происходило – сотрясаясь, «Муромец» оставался на месте. Через окно Шувалов заметил, что механик, светя себе фонариком, осматривает моторы на правом крыле. Видимо, все оказалось в порядке, потому что после его сигнала в сторону кабины аэроплан сорвался с места и покатил, подпрыгивая на неровностях почвы. Бег тяжелой машины становился все быстрее, отчего толчки слились в сплошную лихорадочную тряску. Внезапно она прекратились, и Петр понял, что рукотворная птица оторвалась от земли.