Гибель гигантов

Она остановилась рядом. Он почувствовал легкий запах душистого мыла — она как-то призналась, что таскает его у Би. Несмотря на гнев, он до неловкости остро чувствовал близость ее стройных, сильных бедер под черным шелком платья. Не глядя на нее, протянул ей конверт:

— Пошлите кого-нибудь в город к ветеринару за пилюлями. Это для собаки, от кашля.

— Хорошо, милорд, — сказала она и вышла.

Через пару часов он решит эту проблему.

Он налил себе еще хересу, предложил Би — но та отказалась. Вино согрело его изнутри, и напряжение уменьшилось. Он подсел к жене, и она благосклонно улыбнулась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— По утрам отвратительно, — сказала она. — Но потом это проходит. Сейчас все нормально.

Его мысли вернулись к Этель. Ему оставалось лишь признать свое поражение. Она ничего не сказала, но скрытая угроза все рассказать Би не требовала пояснений. Это был удивительно хитрый ход. Он трепетал, чувствуя собственное бессилие. Как бы ему хотелось покончить с этим делом еще до ланча!

Ланч им подавали в малом обеденном зале. Они сели за дубовый стол с квадратными ножками, — который, наверное, был бы вполне на месте в каком-нибудь средневековом монастыре. Би сообщила, что, оказывается, в Эйбрауэне есть русские.

— По словам Нины, не меньше сотни, — добавила она.

Сделав над собой усилие, Фиц отвлекся от мыслей об Этель.

— Должно быть, это из тех, что работают у Персиваля Джонса.

— Похоже, их бойкотируют. Они не могут ни купить еды в магазине, ни поесть в городе.

— Надо поговорить с отцом Дженкинсом, пусть скажет в проповеди, что нужно возлюбить ближнего, даже если он занял твое место в забое.

— А ты не можешь просто приказать продавцам их обслуживать?

— Нет, дорогая, в Англии это невозможно.

— Но мне жаль их, я бы хотела что-то для них сделать.

Он был рад это слышать.

— Это очень великодушно. Что же ты хочешь сделать?

— В Кардиффе, наверное, есть русская православная община. Надо как-нибудь в воскресенье пригласить священника, чтобы он прочитал для них службу.

Фиц нахмурился. Выходя замуж, Би приняла его веру, но он знал, что в душе она тосковала по церкви своего детства, и видел в этом знак того, что она несчастна на новой родине. Однако сейчас ему не хотелось ее сердить.

— Хорошо, — сказал он.

— А потом мы могли бы дать для них обед в зале для слуг.

— Отличная мысль, дорогая, но ведь это толпа грубых, невежественных людей.

— А мы пригласим на обед тех, кто придет на службу. Так мы отсеем евреев и смутьянов.

— Остроумно. Но горожане будут тобой недовольны.

— А какое нам до этого дело!

— Хорошо, — кивнул он. — Джонс недоволен, что я подкармливаю детей бастующих. Если ты дашь обед тем, кто работает вместо них, никто не сможет сказать, что мы приняли чью-то сторону.

— Спасибо тебе! — сказала она.

Фиц подумал, что благодаря ее беременности у них уже улучшились отношения.

Несмотря на два выпитое за ланчем вино, когда Фиц вышел из обеденного зала и направился в Жасминовую комнату, он вновь почувствовал волнение. Его судьба находилась в руках Этель. Она была по-женски мягка и чувствительна — и тем не менее не позволяла собой вертеть. И ее неуправляемость его пугала.

В комнате ее не было. Он посмотрел на часы. Четверть третьего. Он сказал «после ланча». Когда подали кофе, Этель не могла этого не знать, и должна была уже ждать его здесь. Места он не указал, но она должна догадаться.

Он начал паниковать.

Через пять минут у него появилось искушение уйти. Никто не заставлял его столько ждать. Но он не желал откладывать решение этого вопроса на другой день, даже на другой час, и остался.

Она пришла в половине третьего.

— Ты что себе позволяешь?! — воскликнул он гневно, но она и внимания не обратила.

— С какой стати ты заставил меня говорить с твоим поверенным?

— Я решил, что так выйдет более непринужденно.

— Только не строй из себя идиота! — Фиц был потрясен. С ним так не говорили со школьных времен. Этель продолжала: — У меня будет твой ребенок! И ты хочешь об этом говорить непринужденно?

Она права, это было глупо с его стороны, и ее слова больно его ранили. Он поймал себя на том, что не может не восхищаться мелодичностью ее валлийского говора: все пять слогов в слове «непринужденно» прозвучали на разной высоте, словно были спеты…

— Прости, — сказал он. — Я могу поднять ренту вдвое…

— Тедди, не ухудшай ситуацию, — сказала она, но голос стал мягче. — Не торгуйся со мной, словно все дело в хорошей цене! И не надо мне приказывать. У меня нет причин тебе повиноваться.

— Как ты смеешь со мной так говорить?!

— Молчи и слушай, я сейчас объясню.

Он был вне себя, но вспомнил, что ему нечего ей противопоставить.

— Хорошо, говори, — сказал он.

— Ты обошелся со мной нехорошо.

Он знал, что это так, и чувствовал раскаяние. Ему было отчаянно стыдно, что пришлось причинить ей боль, но он пытался этого не показать.

Она сказала:

— Я тебя все еще слишком люблю, чтобы стремиться разрушить твое счастье.

От этих слов ему стало еще хуже.