Гибель Иудеи

На следующее утро Тит много размышлял над вчерашней встречей с Домициллой. Он задавал себе вопрос, что могло побудить ее идти ночью смотреть пожар? Он предполагал, что Домицилла, как и многие из женщин тогдашнего высшего круга, держалась втайне иудейства, но все же это казалось ему недостаточным для столь живого участия ко вчерашнему бедствию. Как бы то ни было, эта молодая девушка с некоторого времени начала сильно занимать воображение Тита. Возвышенные нравственные правила, которые преподаны были с детства Домицилле ее рабыней Фебой, наложили высокую печать чистоты и непорочности на все ее поступки. Правда, по сравнению с блестящей и пышной красотой Вероники, красота Домициллы была лишь красота маленькой звезды при сверкающем солнце. Но эта скромность, это отсутствие чего бы то ни было бьющего в глаза и делало Домициллу особенно привлекательной.

Размышления Тита были прерваны приходом военного легата, который принес подробный отчет о вчерашнем происшествии, из которого было ясно, что иудеи не виноваты.

— Объяви, — сказал Тит, — что всем, у кого пожар истребил имущество, потери будут возвращены за счет казны. Кроме того, я сделаю распоряжение, чтобы потерпевшим был выдан хлеб и мясо, а также дано временное пристанище… Как ты думаешь, — спросил Тит, — не будет опасно, если я сам явлюсь в иудейский квартал для раздачи денег?

— Я думаю, правитель, что это нисколько не опасно, — отвечал легат. — В квартале мною оставлена удвоенная стража. Если ты позволишь мне объявить им наперед о твоем намерении, то, мне кажется, тебя встретят с радостью. Народ слишком угнетен постигшим его бедствием и едва ли станет отвергать руку помощи.

Домицилла спала неспокойно. Ей казалось, что она продолжает видеть обуглившиеся развалины. Желая отогнать этот кошмар, Домицилла решила разбудить Фебу, находившуюся в соседней комнате. Домицилла попросила ее рассказать, где она была. При рассказе о том, как погребен был иудейский первосвященник, чувствительная Домицилла едва сама не расплакалась.

— Когда я думаю о бедствии, постигшем иудеев, — сказала Домицилла после некоторого молчания, — мне приходит на память рассказ Тита о Иисусе Христе. Неужели, в самом деле…

Домицилла не решалась договорить. Это слишком противоречило сложившемуся у ней представлению о Боге Иегова, невидимый Бог, с его великолепным храмом, для которого даже великий Август посылал дары, такой Бог, по ее мнению, был единственно подходящим Существом, которому могла оказывать высочайшее почтение гордая римлянка и к тому же родственница цезаря. Но распятый Назарянин, притом, быть может, представленный Титом в более идеальном, чем на самом деле, свете, такой Бог, по ее рассуждению, едва ли был возможен.

Она задумчиво сказала:

— Я не поступаю так, как многие римские матроны, они признают иудейского Бога и даже молятся Ему, но в своих поступках не руководятся никакими высшими правилами. По-моему, это неправильно. Вместе с вами я разделяю надежду, что некогда явится Мессия, но мне кажется, что Мессия избавит не только вас, но и всех людей. Только я думаю, что этот Мессия должен явиться не в образе раба, который умер на кресте…

— Возвращаясь после похорон первосвященника, — сказала Феба, — я не могла ни о чем другом думать, как только о несчастье своего народа и моей родной семьи. Ах, — добавила она страдальчески, — чем больше я об этом думаю, тем больше боюсь, что причина страдания всех нас одна.

— Так ты полагаешь, — спросила Домицилла с удивлением, — что разрушение Иерусалима есть наказание Божье за смерть Назарянина? Но причем же тут твоя семья?

— Я просила тебя, добрая госпожа, — продолжала Феба, — никогда не расспрашивать меня о судьбе моих родных. Если для меня потеряно все, — думала я, — то я желала по крайней мере утешить себя хоть тем, что у меня остается светлое воспоминание о днях, проведенных в, доме отца, пока на нас не обрушились бедствия. Но сегодня… сегодня я не могу удержаться; мое сердце разрывается на части, и ты, ты, добрая госпожа…

— И все это имеет отношение к смерти Христа? — снова спросила Домицилла.

— Я не знаю, говорил ли тебе, госпожа, Тит, — тихо сказала Феба, — что Христос предсказал гибель и разрушение Иерусалима и все обрушившиеся на нас бедствия, что не осталось ничего такого, чтобы случилось не так, как Он говорил. Причина, почему Его ненавидел наш народ, заключалась в том, что Он предсказывал нам гибель, тогда как мы надеялись господствовать над всем миром. Эту надежду имели особенно наши первосвященники и книжники; они же распространяли ее и в народе. Мой дед был первосвященником. Он жил как раз в то время, когда в Иудее учил Христос. Его звали Каиафой, и он-то и осудил Христа на смерть…

Домицилла не верила своим ушам! Внучка первосвященника теперь ее рабыня!

Феба, собравшись с силами продолжала: