Гибель Иудеи

— Прости, дядя, — ответил Флавий Сабиний, и губы его задрожали от негодования, — я не знал, что мы ведем войну со стариками, женщинами и детьми.

Из носилок послышался смех. Посмотрев в ту сторону, префект заметил Этерния Фронтона, который ехал с полководцем.

— Неужели ты так презираешь жриц Афродиты, Флавий, — воскликнул вольноотпущенник. — Не забывай, что Епафродит, покровитель учителей истории, рассказывал нам про иудейку Юдифь, которая отсекла голову Олоферну. Но я знаю, ты недоступен стрелам Эрота. Минерва и мудрость греческих философов слишком опутали твой разум и в сердце твоем нет места восторгу перед поясом, головной повязкой, а тем более запястьем красивой девушки…

Флавий понял его намек на свое ночное приключение с Тамарой и Саломеей, но был слишком горд, чтобы отвечать в том же тоне. К тому же все его внимание было поглощено раненым, которому Сильвий пытался влить в рот глоток воды. Старик очнулся и растерянно глядел на воинов, окружавших его. Он вдруг поднял обе руки, потом произнес несколько бессвязных слов:

— Иоанн из Гишалы! Они идут, они идут! — И со стоном упал на руки Сильвию.

Веспасиан приподнялся, и глаза его засверкали.

— Иоанн из Гишалы, — проговорил он. — Не его ли Марк Агриппа называл самым деятельным врагом Рима?

Этерний Фронтон утвердительно кивнул.

— Позволь мне, господин, — сказал он, — остаться и заняться раненым. Это несомненно шпион, подосланный врагами…

Веспасиан, соглашаясь, кивнул. Фронтон, однако, не уходил.

— Ну что еще? — нетерпеливо спросил Веспасиан, давая знак продолжать путь.

— Может быть, ты сочтешь удобным, чтобы Флавий Сабиний взял на себя должность чтеца. Вспомни, что я говорил тебе о его слабости к иудеям…

Их глаза на мгновение встретились, потом вольноотпущенник вышел из носилок.

Веспасиан позвал префекта.

— Прошу тебя, племянник, — ласково сказал он, — побудь со мной и помоги мне справиться с несколькими делами.

— А Этерний Фронтон? — спросил Флавий Сабиний, едва сдерживая свое неудовольствие.

— Я ему поручил исследовать это дело, — холодно сказал полководец.

Префект должен был повиноваться желанию дяди.

— Будь осторожен, — прошептал он Сильвию, проходя мимо него. Потом они сели в носилки рядом с Веспасианом. Шествие двинулось вперед.

Сильвий обернулся к вольноотпущеннику и, указывая на иудея, спросил:

— Что прикажет Этерний Фронтон?

Тот наклонился к раненому.

— Он недолго протянет, — сказал он. — Отнесите его в караульный покой, а ты, Сильвий, приведи скорее врача. Нужно чтобы он очнулся, а говорить уж я его заставлю…

Глава III

— Не понимаю тебя, Вероника, зачем ты так прямодушна с Веспасианом? Ты ведь понимаешь, в каком опасном и двойственном положении очутились я и весь мой дом из-за этого мятежа.

Вероника пожала своими белоснежными плечами, выступавшими из платья с глубоким вырезом, и даже не переменила положения.

— А кто же, если не ты сам, поставил себя в это положение? Нужно было или встать полностью на сторону римлян и всеми силами подавить восстание в самом зародыше, если это было возможно, или же нужно было последовать моему совету, и встать на сторону своего народа, поднять всех против дерзкого вторжения Рима и самому в конце концов возложить на себя корону Азии…

— Опять ты с этими дерзкими замыслами?

— Чем они плохи? Разве наш отец не к тому же стремился? Ты сам ловко сумел усыпить подозрение Рима, и тебе нужно было только объединить всех властителей, стонущих под игом Рима. Тогда было бы легко задушить безумного императора-актера. По одному твоему знаку все сердца забились бы для тебя, и все вооружились бы для твоей защиты.

Агриппа насмешливо засмеялся.

— Кто этот народ? Несовершеннолетние или мечтатели. Они сами не знают, чего хотят — сегодня одного, завтра другого. И неужели ты говоришь это серьезно? Прежде ты так не думала.

Вероника откинулась назад и мечтательно глядела вдаль.

— Прежде я была легкомысленным, жизнерадостным существом, — тихо сказала она. — Я жила только мыслями о своей красоте и о веселье. Что знала я об отчизне, о вере в Бога? Мир казался мне садом, благоухающим для меня, приносящим плоды для одной меня. Только когда наступило то страшное время в Иерусалиме, я стала понимать, что значит долг, и узнала, что сад жизни не может приносить ни цветов, ни плодов, если его раньше не засеять и не возделать его. А кто же это делал? Не мы, а как раз те жалкие люди, которых убивали потом у нас на глазах. Разве эти бедняки не имели права требовать тоже своей части общей жатвы?

Агриппа усмехнулся.

— Вижу, — сказал он, — что во время твоего одиночества в Цезарее ты опять занималась чтением греческих философов…

Она его не слушала.