Гибель химеры (Тайная история Погорынья)

— Ладно, садись, тебе с раненой ногой стоять долго нельзя. — Юлька подошла и насильно усадила его на скамеечку, затем стала быстро собирать и складывать рядом раскиданные прутья. — Жаль, я Котяру просто так отпустила. Надо было его заставить все собрать. Да еще и прутом пройтись, чтоб неповадно было.

— Спасибо тебе, Юля. И тете Настене благодарность передай, скажи, нога уже меньше болит. А если корзинки или короба вам понадобятся, ты только скажи.

— Ладно. И тебе спасибо на добром слове. Выздоравливай, — последние слова лекарка произнесла, уже выходя со двора и закрывая калитку.

Мать Юлька увидела, еще не войдя на родной двор. Настена стояла у калитки и что-то старательно втолковывала Февронье, а та казалось и не слушала лекарку вовсе. Вся занятая своими, сразу видно очень приятными, мыслями. Но увидев Юльку, обе женщины немедленно свернули разговор.

— Иди, и помни, что я тебе сказала!

— Спасибо тебе, Настенушка! Век буду благодарна, — Феврония низко поклонилась и заспешила прочь.

— Мам, чего это вы? Или тайны какие от меня? — дочка недоуменно взглянула на мать.

— Ничего, ничего, Гунюшка! Женские болести у нее были. Вот и с детишками никак не залаживалось. А сейчас вроде помогло мое средство. Только пока никому говорить не надо, чтоб не сглазить. Тьфу-тьфу-тьфу! — Настена плюнула три раза через плечо и для верности троекратно постучала по дереву. — Пойдем, поснидаешь со мной. Как раз щи уже доспели.

— Не, мама! Я уже у Лисовинов поела. Корней Агеич чуть не насильно заставил с Мишкой позавтракать. Сказал — завтрак. А натащили всего, как на десяток ратных. Насилу съела. До сих пор отдышаться не могу. Ты кушай, а я просто рядышком посижу.

— А чего там с Михайлой? На поправку дело идет? — входя в дом и вытаскивая из печи горшок со щами, спросила Настена. Как бы между делом она налила себе миску, отрезала ломоть хлеба и приготовилась слушать дочку, зная, что рассказ о ее избраннике предстоит не из коротких.

— Ну, как ты и учила, мам, я ему перевязки сделала и велела лежать не вставая. Но его разве удержишь? Вот ведь знал, что надо поберечься — и все равно мотался все эти дни.

— Так ведь первый поход. Как же не отпраздновать?

— Ну, вот и допраздновался. А теперь хоть и лежит — Корней Агеич пригрозил его привязать к лавке, если вставать попытается, но все равно не угомонится. Теперь придумал ребят из Младшей Стражи письму да счету учить лежучи. Он им говорит, что писать надо, а они за ним все задачки на бересту записывают, а потом свои десятки учить должны. Хорошо хоть отец Михаил согласился часть ребят сам письму учить.

— Ничего. Языком болтать не мешки таскать. Я тоже завтра зайду, проведаю его, да напомню Корнею, чтоб не давал Мишане увлекаться.

— Мам, а я вот чего подумала. А может нам тоже наши знания записать. Чтобы не пропало ничего? И Матвейка тот же мог бы учиться. И мои девчонки-помощницы.

— Ох, и глупенькая же ты еще у меня.

— И ничего не глупенькая, небось, шестое поколение лекарок уже.

— Ну, а раз шестое поколение лекарок уже, то должна знать, что на одно явное знание существуют два сокровенных. Которые в нечистые руки отдавать никак нельзя. Вдруг кто-то захочет их во зло людям обратить? Вот и бережемся мы, проверяем, тот ли будущий хозяин у тайного знания?

— Как Иппократос, ромейский отец лекарей?

— Я про такого и не слыхала! А ты про него откуда знаешь?

— Мне Мишка как-то давно рассказывал, что жил такой больше тыщи лет назад. Никому в помощи не отказывал. Множество учеников у него было, потому и прозвали его отцом лекарей. И еще он клятву лекарскую придумал: «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного. Чтобы при лечении я не услышал касательно жизни людской, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной». Ну и много другого всего. Я запомнила плохо. Но все только о пользе страждущих.

— Великий мудрец, стало быть, этот лекарь был. Вот ты бы у Михайлы попросила записать клятву эту. Перенимать хорошее, доченька, ни у кого не зазорно.

— Конечно, мам. Я сама запишу или Матвейку попрошу, он уже писать здорово навострился, даже лучше меня. Да вот прям сейчас и пойду, если Мишаня не занят, он мне не откажет, — Юлька подошла к двери, да испуганно ойкнула. — Ой, мам, засиделись мы как. Того и гляди, ребята без меня в Академию уедут. Мне одной тогда пешком добираться придется.

— Ну, беги быстрее, Гуня. И не беспокойся за Мишаню. Пригляжу я за ним. Все хорошо будет.

— Спасибо, мама! Ну, все. Бегу!

На следующий день, после обеда, когда Мишка, проводив учеников, собирался было вздремнуть, в дверь неожиданно постучали.

— Входи, кто там еще?

— Здрав будь, Михайло Фролыч. Можно по делу к тебе?

— Заходи, конечно, Арсений. Я уже опух от лежания, да Настена велела мне не вставать. А дед наказал холопам не выпускать из дому ни под каким видом. Скукотища, хоть волком вой. Да входи же, какое ко мне дело у тебя?

— Ну, не совсем у меня. А дело свадьбой зовется, — с этими словами Арсений втащил в горницу упирающегося Герасима и начал рассказ.