Гибель Киева

– Теперь посидим по-киевски. Такой вот исторический парадокс, – Анатолий принялся чистить леща. – Раньше вяленую рыбу возами возили. Из озёр в Конче-Заспе монахам в Лавру. Да и Житний был ею завален. Дешевле картошки продавали. Днепр ведь совсем другой рекой был. Богатой и чистой. Водовозы прямо с берега свои бочки заполняли и развозили её, чистенькую и вкусненькую, без хлорки и прочей гадости. Целебная водичка была, днепровская, – минералке не уступала.

– Накатим за Днепр, – предложил Александр, наполняя рюмки водкой, такой же сомнительной, как и нынешняя днепровская вода.

Выпили, закусили, и Александр спросил:

– Как ты думаешь, можно ли вернуть и прежнюю воду, и прежний город, и нас – прежних?

Анатолий, потянувшись за солёным огурчиком, взглянул на Александра по-новому.

– Я всегда знал, что ты не пропащий, – он таки подцепил огурец, – да только таких, как ты, всего-ничего осталось. А ответ мой таков: боюсь, что нет. Точка невозврата пройдена. Погиб Киев. Погиб. И похоронили его без почестей. Но ты не горюй, – Анатолий отхлебнул из бокала пива с осевшей пеной, – Киев не один раз погибал и не один раз возрождался. Пока есть потомственные киевляне, шанс есть. Если орда не догрызёт. Ты-то как? Я понял, что охота на тебя идёт.

– Идёт. Спасибо, что помог.

– Да ладно. Только не вздумай денег давать. Обидишь.

И тут Александру стало стыдно. Сегодня стыд несовременное чувство, лишнее, мешающее жить и договариваться. А стыдно ему стало потому, что приготовил он деньги в конверте. Приготовил.

– Думал, – признался Александр. – Уж прости, что оскорбил тебя самим намерением.

– Прощаю. Время сейчас такое, донецкое.

– Слушай, Толя, как ты думаешь, почему они не переносят столицу к себе? Гляди, и Киев бы уцелел. Может, им такую идею подбросить? Хотя бы через нашу газету.

– Уж если и переносить столицу, то в Южную Пальмиру. Там люди быстрее ходят и думают, и, похоже, у них даже на один градус температура тела выше, – Анатолий дочистил леща и начал раскладывать ломтики по тарелкам. – А донецкие только говорят громче, и сами – наглее, примитивнее, жёстче, конечно, и добиваться своего умеют прямо сегодня, прямо сейчас, без всяких там угрызений и сомнений, что есть суть всякого интеллигентного существа. Но самые-самые из них хотят жить в другой среде обитания, хотят мягкого и трепетного. А мягкое всегда побеждает твёрдое. Не-а… столица им там не нужна.

– Что делать будем?

– Пить пиво и есть леща.

– Слушай, Толя, а ты донецкого всегда отличишь от киевлянина?

– А ты разве нет?

– Да, уж… как говаривал Киса Воробьянинов. Даже со спины.

– Ты прав. Недаром говорят, что хорошую грудь со спины видно.

– У них там целые поселения из бывших зэков образовывались. Сам понимаешь, какие нравы царили. Бережно, из поколения в поколение, передавали житейские ценности, и вот, имеем культуру без нюансов. Естественно, этот концентрат разбавлялся учителями, медиками, военными и пришлыми служивыми, но сам знаешь, чтобы образовался интеллигент нужно три поколения, аристократ – семь. Они сейчас своих детишек в лучшие лицеи погнали, их теледикторы западнее наших будут – трёхдневная щетина у мужчин и тифозная причёска у женщин, очки и подсмотренные повадки, интонация и манера держаться – не Донецк, а Нью-Йорк какой-то. Сплошной декаданс и ля фам фаталь. Да шо вы такое мне говорите? Ладно, давай выпьем.

Былая решимость Александра вернуться к Барбаре через час-полтора незаметно отодвинулась. Он чувствовал, что подбирается к главному, точившему, сверлившему и буравящему душу, мозги и сердце последние дни и ночи, и пришло время не спешить. Это главное вращалось, зацикливалось и обматывалось вокруг чего-то такого, что связывало в один узел его город, его судьбу, его миссию.

Ну хорошо, пишет он эти заметки, колонки, статьи, ехидничает, прячет в них ядовитое жало, кто-то читает, кто-то понимает. Ну и что? Как это может повлиять на людей? Да никак. Делать что-то нужно.

Дерзость в нём жила. Издавна. Ну не может же он, покрутившись, повыпендривавшись, сожрав свои четыреста тысяч котлет, выпив цистерну пива, вагон водки, поизносив десятки штанов и помяв сотню-другую женщин вот так прямиком отправиться на Берковцы или крематорий на Байковой горе, лечь там под крестом или упокоиться в ритуальной вазе, пролежать отведённые по кладбищенским нормативам годы, а затем, удобрив почву, пусть и любимую, киевскую, навсегда растаять, раствориться, исчезнуть. Надо же не только жить. Надо жить ЗАЧЕМ-ТО. И Анатолий как раз тот человек, который мог помочь.

– Послушай, Толя, ведь делать что-то надо. Ждать помощи неоткуда. Новгородские не помогут. Ни Сорос, ни инопланетяне. Спасибо донецким, дёрнули они нас, спящих, разбудили.