Гибель Киева

– Да нет, слова у меня выходят плоскими и вязкими, как мякина из свежего хлеба. Вот у поэта… Ты послушай:

Эти крыши на закате,
Эти окна, как в огне,
Самой резкою печатью
Отпечатаны во мне.

Этот город под горою,

Вечереющий вдали,
Словно тонкою иглою
Прямо в кровь мою ввели.

– Ничего себе! Это же обо мне!

– А ты что, поэзию не читаешь?

– Почему, читаю. Только редко.

– Ржавчину с души нужно иногда счищать. И поэзия для этого подходящая щётка.

Александру показалось, что они знакомы вечность, что говорят на одном языке, что мыслят об одном и том же. Он ощущал прилив могучих сил и во взгляде Снежаны прочитал обещание счастья. Она чутко уловила приближение к грани, за которой водились райские птицы, но петь они умели и злыми голосами. И, дабы не искушать судьбу в критические дни, решила отправиться домой. Но на сей раз перед прощальным поцелуем в её подъезде телефонами они обменялись.

И покатилось

Валентина Виссарионовича Мещерского-Барского любили все. И вовсе не по той причине, что был он философ. А потому, что никому не дал повода подумать, будто знает нечто такое, чего другие не знают; и ещё потому, что, обожая вкусно поесть, никогда не ел сам, а более всего, потому, что никогда не оставлял без внимания ни одного соприкасавшегося с ним человека.

Сегодня попадается немало людей, начитавшихся книжек по практической психологии, убеждённых в том, что они обладают ключиком к любому человеку. Но, всовывая этот ключ в замочную скважину чужой души, они даже не подозревают, насколько эта душа чувствительна к фальши. Ведь обмануть человека практически невозможно, разве что за исключением тех случаев, когда человек сам обманываться рад. Правда, таких исключений огромнейшее количество, в особенности среди женщин.

Пересекаясь с любым человеком то ли по делу, то ли по воле случая, Валентин Виссарионович всегда интересовался его делами, настроением и самочувствием. При этом находил такие слова и делал это столь деликатно, что человеку и в голову не приходило, будто ему влезть в душу пытаются.

Очевидно, по причине критической малочисленности католиков и их душевных пастырей в наших палестинах, а также по причине блистательного отсутствия не прижившейся на славянских просторах католической традиции системно и периодически исповедоваться, в надежде получить отпущение грехов, люди искали встреч с Валентином Виссарионовичем наедине. От уборщицы до заместителя главного редактора (главному грехи не полагались по чину). Ну и, само собой, в стремлении стрельнуть двадцатку. И, что удивительно, люди не злоупотребляли его щедростью и обращались к нему лишь в случае крайней нужды.

Александра неизменно изумлял тот факт, что двадцатка у него находилась всегда, будто он заранее к этому готовился, разменивая крупные купюры на зелёненькие бумажки. Впрочем, что такое жизнь, как не размен крупных купюр на мелкие? Александр не изучал психологию, но интуитивно догадывался, что подобная расточительность для его коллеги – источник глубочайшего наслаждения. Собственно, на эту педаль и решил нажимать.

В грузинском ресторане «Казбек», куда Александр затащил Виссарионовича, он заказал лобио, сациви, капусту лабацхай, вяленого козлёнка, хачапури и всё остальное меню.

– Послушай, Валентин, – Александр прицелился в умные карие глаза коллеги, – тут мне неожиданно кое-что перепало, и думаю, будет справедливым поделиться с друзьями, – он передал Виссарионовичу толстый конверт с пачкой двадцаток в банковской упаковке.

Мельком взглянув на содержимое, Валентин скривил свой крупный красивый нос:

– Полагаю, вы ошиблись с выбором конверта в вашей сумке, – Мещерский-Барский никогда не позволял себе, как минимум, трёх вещей, в том числе обращаться к кому бы то ни было, даже закадычным друзьям, на «ты». – Очевидно, Александр, вы хотели подарить мне томик Гуссерля «Картезианские размышления», о котором я так давно мечтаю. Знаю, что вышел в Санкт-Петербурге в прошлом году, но никак не могу найти его ни на Петровке, ни в книжных магазинах.

Да, с этим низкорослым тучным человеком с обширной лысиной и венчиком чёрных волос, с крупными ясными чертами лица общаться было не так легко, как с другими. Порода в нём говорит. Не шёпотом. Сегодня ведь как – каждая особь с пачкой стодолларовых банкнот в кармане мнит себя потомком дворян или, как минимум, обнищавшей польской шляхты. А поскрести по-настоящему, если окажется, что преимущественно – это потомки хазяйновитих мужиков, мельников, жуковатых крестьян, лихоимцев с большой дороги, раскованных от кандалов переселенцев, беглых крепостных, трактирщиков, торговцев всех видов, в том числе пирожков с зайчатиной вразнос, и, в лучшем случае, плутоватых управляющих или экономов.