Гибель Киева

Правая рука висела плетью. Временами казалось, что по затылку и шее проводили раскалённым утюгом, а ключица и предплечье существовали отдельно от него, если это можно назвать существованием – они горели в огне. Вылив левой рукой остатки виски, которым потчевал вчерашнего визитёра, в стакан, залпом опрокинул прямо в горло. Малость полегчало. Добрёл до кухни, отломил пальцами кусочек творога, отрезал полоску печёнки, положил в миску и отнёс Барбаре. Лёг на ковёр и стал дожидаться Цок-Цок.

Собака, не притронувшись к угощению, подползла к нему и принялась лизать его шею и плечо. От собачьего тепла и лёгкой отсрочки, которую предоставила ему боль, он впал в забытьё.

Ему вспомнилось: в какой-то книжке об Аляске охотник за золотом, устраиваясь на ночёвку в застуженном биваке, спрашивал своего напарника: «Сегодня спим в одну собаку или в две?», имея в виду укладывать под бок одну лайку или пару.

Разбудил его звонок. Тело заныло, запротестовало, но он всё же поднялся, открыл двери и впустил Цок-Цок. Она, лишь взглянув на мизансцену, начала вызванивать какого-то приятеля. Тот, видать, противился, что-то там причитал, мол, на дежурстве и права не имеет покидать пост, и что-то ещё лепетал. Но разве мог городской мужчина устоять перед Цок-Цок? Вот и явился вскорости и, бегло осмотрев Александра, потащил с собой.

Вернулся он в гипсе, с правой рукой на перевязи. Наколотый и ослабевший от боли. Цок-Цок его раздела, долго устраивала на раскладном диване и улеглась сама, причём таким образом, чтобы он смог положить загипсованную правую руку на её бок. Александр не преминул воспользоваться своим статусом и переместил руку на её талию. Так и уснули.

Сон был зыбким. Каждое неловкое движение отдавалось болью в позвоночнике, в груди и во всём теле. Он стонал и крепко выражался, но Цок-Цок терпела, не двигалась и крепче прижималась к нему спиной.

Александр не вспоминал о Регине. Разве что мельком: ну как там она, жива ли? Он не вспоминал о других женщинах, которых любил и которыми был любим. Это было в прошлом, да и было ли? Где они теперь, и кто положил этой ночью руку на их талии? Да и к кому они прижимались спиной и тем местом, дотрагиваясь к которому мужчина даже с закрытыми глазами никогда не спутает его ни с чем другим, потому что нет у человека места более мягкого, упругого и сладкого одновременно.

Мир спал на боку и своим сном проводил в пространстве черту, отделявшую прошлое от нынешнего. А в нынешнем была Барбара, Цок-Цок и то главное, без которого всё остальное теряло смысл. Теперь, вот уж теперь он им Город не отдаст…

И, погружаясь в белёсый туман сна, ему думалось, что, конечно же, они ребята крутые и жестокие и «порожняк гнать не будут», конечно же, с ними деньги и власть, но тягаться с ним у них жижки не хватит, потому что за ним – поколения киевлян.

Одесситы – замечательные ребята, но многие, слишком уж многие, свой город оставили…

ОРДА захватывает каждый клочок… где растут деревья с долларовыми бумажками вместо листьев… и срывает их, срывает, валит деревья, и топчет, топчет… и только пыль, рыжая и ржавая пыль стоит над Городом, забиваясь в глаза, заполняя лёгкие и засыпая душу… и, оседая круговертью, складывается в многоэтажные терриконы… и под степной вой ветра, такой простецкий, такой в рубаху свой парень в каске с прожектором на лбу воодушевлённо затягивает «Я не здамся без бою…»

Пришло время ощетиниться

Ещё вчера Александру нравился анекдот: «Проснулся. Чувствую что-то не то. И тут это «не то» говорит: «Хочу кофе».

Но это вчера было смешным, а сегодня… Сегодня стреляло, крутило, выворачивало, сверлило и стреляло в плече. Видать, то, чем его накололи с вечера, утратило свою силу, выветрилось и улетело. Остались боль и сухой огонь в желудке. Но и тепло осталось. Мягкое и душевное. И на весах жизни оно уравновешивало страдание.

Однако рядом с ним – никого. Свесив с дивана ногу, Александр долго нащупывал тапок, кряхтя и привыкая к тяжести гипса, выбрался из постели и поковылял на кухню. Именно оттуда раздавалось разбудившее его жужжание и постукивание.

Цок-Цок молола кофе, а Барбара ей ассистировала. Обе ему обрадовались. И хотя Александру никогда не нравились люди, позволявшие себе рыться без спросу в его вещах, на этот раз он умилился.

Часы показывали десятый час, и, судя по готовности Цок-Цок к выходу на сцену – уложености волос, свежести кожи, отутюжености чёрной юбочки и чёрного же свитерка, её задерживал только поздний подъём раненого. На сковороде томился омлет с аппетитной золотистой корочкой, на блюдце – тосты в той же цветовой гамме, намазанные тонким слоем масла и джема, а в высоком, безупречно вымытом сияющем стакане – опять же, не нарушая цветовой гармонии – апельсиновый сок. Кофе, понятное дело, должен быть подан в последний миг.

«Странное дело, – подумалось Александру, – что-то не припомнится: когда это он рассказывал Цок-Цок о своих пристрастиях на тему завтрака?»