Гибель королей

Это название всегда вызывало у меня удивление, когда бы я его ни услышал. Я хорошо знал Мерсию и Уэссекс, я часто бывал в Восточной Англии и еще чаще – в Нортумбрии, на своей родине. Но Англия? Раньше это была мечта, мечта Альфреда, но сейчас, после его смерти, мечта стала призрачной и расплывчатой. Если бы четыре королевства когда-нибудь объединились, то они, вероятнее, назывались бы Данией, а не Англией. Как бы то ни было, мы с Этельфлэд разделяли мечту Альфреда.

– Мы англичане? – спросил я.

– А кто же еще?

– Я нортумбриец.

– Ты англичанин, – твердо произнесла она, – а постель тебе согревает данка. – Она сильно пихнула меня под ребра. – Передай Сигунн, что я желаю ей счастливого Рождества.

* * *

Йоль я отпраздновал в Фагранфорде. Мы смастерили из дерева огромное, шириной шагов десять, колесо, обмотали его соломой и водрузили плашмя на дубовый столб, а штырь, на который его надели, смазали бараньим жиром, чтобы оно могло вращаться. Потом, когда стемнело, мы его подожгли. Мужики раскручивали его граблями или копьями, и оно вертелось, разбрасывая вокруг искры. Мои двое младших детей были со мной, и державшая меня за руку Стиорра во все глаза таращилась на огромное пылающее колесо.

– А зачем ты его поджег? – спросила она.

– Это знак богам, – пояснил я, – мы показываем, что помним их и просим дать новую жизнь в новом году.

– Это знак Иисусу? – уточнила она.

– Да, – подтвердил я, – и другим богам тоже.

Колесо рухнуло, и все встретили это восторженными воплями, а потом мужчины и женщины стали прыгать через костер. Я взял обоих детей на руки и прыгнул вместе с ними. Мы пролетели сквозь дым и искры. А потом я стоял и смотрел, как искры улетают в холодную ночь, и спрашивал себя, сколько еще таких же колес горит там, на севере, где даны мечтают об Уэссексе.

Если они и правда мечтали об Уэссексе, то ничего для воплощения своей мечты не делали. И в этом заключалось самое удивительное. Казалось бы, смерть Альфреда должна была стать для них сигналом к нападению, но у них не было лидера, который смог бы объединить всех. Зигурд все еще болел, Кнут, как мы слышали, занимался подчинением скоттов, а Эорик все выбирал, чью сторону принять: языческого севера или христианского юга. Хэстен все еще прятался в Сестере и был слаб. Этельвольд сидел в Эофервике, но без позволения Кнута атаковать Уэссекс не решался. В общем, пока нас оставили в покое, но надолго ли – неизвестно.

Меня так и подмывало – уж больно велико было искушение – отправиться на север и снова поговорить с Эльфаделль, однако я понимал, что это глупость и увидеть мне хотелось вовсе не Эльфаделль, а Эрсе, ту странную, молчаливую красавицу. Ни на какой север я, конечно, не поехал, а все новости узнал от Оффы, когда тот явился в Фагранфорду. Я усадил его перед очагом в своем новом доме и подбросил в огонь дров, чтобы согреть его старые кости.

Мерсиец Оффа когда-то был священником, но его вера ослабела. Он отказался от сана и стал путешествовать по Британии со стаей дрессированных терьеров, которые развлекали публику на ярмарках, танцуя на задних лапах. Тех нескольких монет, что Оффе зарабатывали его собаки, не хватило бы, чтобы платить за его замечательный дом в Ликкелфилде. Богатым его сделал иной талант: умение узнавать, каковы надежды, чаяния и намерения других людей. Его забавные собачонки открывали двери самых великих домов, принадлежащих саксам и данам, и Оффа всегда держал глаза широко распахнутыми, а ушки на макушке и слушал, задавал вопросы, а потом продавал то, что смог узнать. Его использовал не только Альфред, но и Кнут с Зигурдом. Именно Оффа поведал мне, как обстоят дела на севере.

– Кажется, болезнь Зигурда не смертельная, – сказал он, – он просто ослаб. У него начинается лихорадка, он выздоравливает, и лихорадка возвращается.

– А Кнут?

– Он не пойдет на юг, пока не убедится, что Зигурд присоединится к нему.

– А Эорик?

– Обоссался от страха.

– А Этельвольд?

– Пьет и трахает служанку.

– А Хэстен?

– Ненавидит тебя, улыбается и грезит о мести.

– А Эльфаделль?

– А-а, – произнес он с усмешкой. Оффа, отличавшийся мрачным характером, редко улыбался и отлично умел владеть своим лицом. Он отрезал ломоть сыра, сделанного на моей сыроварне. – Слышал, ты строишь мельницу?

– Верно.

– Разумно, господин. Хорошее место для мельницы. Зачем платить мельнику, когда можно самому молоть зерно.

– А Эльфаделль? – повторил я, кладя на стол серебряную монету.

– Слышал, ты побывал у нее?

– Ты слышал слишком многое, – недовольно произнес я.

– Это комплимент, – бросил Оффа, сгребая монету. – Ты виделся с ее внучкой?

– Эрсе.

– Так ее называет Эльфаделль, – сказал он, – и я завидую тебе.

– Кажется, у тебя молодая жена. Или я ошибся?

– Не ошибся, – помотал он головой, – только старикам не следует брать в жены молодых.

Я расхохотался:

– Ты устал?

– Я становлюсь стар для того, чтобы бродить по дорогам Британии.

– Тогда сиди дома в Ликкелфилде, – предложил я. – Ведь ты же не нуждаешься в серебре.

– У меня молодая жена, – напомнил он, – и я нуждаюсь в том спокойствии, которое дарует дальняя дорога.