Гибель красных моисеев. Начало террора. 1918 год

Сталин терпеливо сносил все насмешки и унижения, и, на голову превосходя интеллектом большевистскую мразь, сумел занять такое положение, которое позволило ему начать свою кавказско-еврейскую войну в политбюро и — главное! — почти выиграть ее.

Нелепость и даже некая фарсовость процессов 1930-х годов смущает многих исследователей, но, с другой стороны, нельзя не признать, что эти процессы вполне в духе той морали, которую насаждали участники их, еще будучи судьями и обвинителями…

Эти процессы — приносим извинение за каламбур! — результат того процесса, который начался в сентябрьские дни 1918 года, когда за убийство евреем еврея были расстреляны десятки тысяч русских людей.

Конечно, Сталин был жесток…

Но вот вопрос: мог ли менее жестокий человек справиться с миссией — очистить страну от большевистской нечисти, которая проникла буквально повсюду?

Нельзя забывать и того, что люди, которые сидели тогда в НКВД, были прямыми родственниками тех, кого предстояло уничтожить по указанию И.В. Сталина.

И саботаж, который они вели, был изуверски-изощренным.

Не отказываясь от проведения чисток, работники НКВД зачастую доводили до нелепости сам масштаб репрессий, чтобы, потопив ее в крови, остановить эту необходимую для страны чистку.

Это, разумеется, не снимает ответственности с самого Сталина, но все-таки будем помнить о том, что Сталину почти удалось подавить заразу большевизма, удалось освободить от него страну.

И если Сталин не довел этого дела до конца, то только потому, что его убили…

С планом освобождения страны от большевизма и связаны те обиды, которые нанес Иосиф Виссарионович Льву Давидовичу.

Это касается и знакомства последнего с альпенштоком, это касается и притеснения его в истории ВКП(б) и истории СССР.

Хотя Сталин и уничтожал ленинскую гвардию, он понимал, что назад для страны пути нет, невозможно развернуть государственный аппарат. Требовалось продолжать движение, чтобы постепенно, уклоняясь в сторону от гибельного пути, выйти из сенгилейского тумана на возвратную дорогу.

И по мере этого уклонения-разворота и необходимо было переосмыслить и саму революцию, и Гражданскую войну.

Ведь если говорить о том, чтобы декларированные большевизмом принципы были уроднены страной, чтобы из программы разрушения они стали программой государственного созидания, необходимо было вместе с уничтожением большевиков, всей этой так называемой ленинской гвардии, уничтожить и саму память о ней или деформировать ее до полнейшей неузнаваемости.

Гибель страны, уничтожение ее надо было сделать частью истории страны.

И поэтому И.В. Сталин считал, что история большевизма, и вместе с Троцким и без Троцкого, вообще не нужна стране.

И вычеркивал Сталин Троцкого из истории не для себя (или не только для себя!), но для всей страны, которую он возглавляет.

И в этом и заключалось главное, что отличало Сталина от его сотоварищей.

Ну а Троцкий, как и другие творцы Гражданской войны и красного террора, и не способен был понять, что можно думать не только о собственной карьере, о собственном месте в истории, но и о чем-либо другом…

6 Нелегкое это дело — громить иностранные посольства… А если еще прибавить сюда расстрелы заложников? А если вспомнить о пытках, которые кому-то ведь надобно было проводить в ВЧК?

Совсем измотался Феликс Эдмундович за этот сентябрь-Яков Михайлович Свердлов так и сказал ему, что надо отдохнуть.

Когда отдыхать? Дел столько!!! Ну что ж… Дела делами, а отдыхать тоже требуется… «Однажды в начале октября меня вызвал к себе в кабинет советский посол Берзин и под большим секретом сообщил, что Феликс уже находится в пути к нам… — вспоминала потом Софья Сигизмундовна Дзержинская. — На следующий день или через день после 10 часов вечера, когда двери подъезда были уже заперты, а мы с Братманами сидели за ужином, вдруг под нашими окнами мы услышали посвистывание нескольких тактов мелодии из оперы Гуно “Фауст“»…^{355}

Чрезвычайно трогательно эта сцена описана в очерке «Лед и пламень» писателя Юрия Германа, известного своими душещипательными романами «Дорогой мой человек» и «Россия молодая»:

«Какова же была радость Софьи Сигизмундовны, когда в Цюрихе поздним вечером она услышала под окном такты из «Фауста» Гуно! Это был старый условный сигнал, которым Дзержинский давал знать о себе.

Несколько дней отдыха…