Гибель Марины Цветаевой

Однако, как выяснилось, Фадеева тогда в Чистополе не было; соображение, кто кого боялся и «что могли сказать», звучало уж по крайней мере неубедительно.

Когда достоверное столь растворено в домысле, делать с ним нечего. Таким свидетельством, в сущности, можно было бы и пренебречь. Но слишком важного момента оно касается…

Так или иначе, перед нами – третья версия, перед которой прежние тускнеют и отступают на задний план.

Версия представлялась мне шаткой со многих точек зрения.

Казалось, как можно было зимой 1941 года в Москве узнать о том, что произошло в далекой Елабуге в сильно засекреченном ведомстве за семью замками?

И кто это в то время так уж интересовался в столице судьбой Цветаевой, кроме самого узкого круга людей, ее лично знавших? Ведь репутацию великого поэта она обрела только сорок лет спустя…

Однако со временем, когда конкретнее обрисовался облик обоих участников того зимнего разговора, мои сомнения стали терять прочность.

Вновь появившиеся мемуары и документы подтвердили близость Хенкина к семье Цветаевой еще во Франции. Кирилл и Ариадна (почти сверстники), в самом деле, дружили и даже переписывались, когда Аля уже уехала в Москву. А в дневнике Мура, как выяснилось, зафиксировано известие о приезде Хенкиных в СССР (запись 28 февраля 1941 года). В одном из недавно обнаруженных писем Ариадны Эфрон оказалась характеристика Е.А. Нелидовой-Хенкиной (матери автора книги) как человека, хорошо знакомого с подробностями тайной работы Сергея Эфрона в советской разведке. А из того же «Охотника…» нам теперь известно, что сам автор книги как раз «с подачи» Эфрона в конце концов влился в ряды сотрудников НКВД.

Зимой сорок первого года Хенкин уже служил в Четвертом управлении. И непосредственным его начальником был не кто иной, как Михаил Борисович Маклярский!

Круг специфических интересов полковника госбезопасности Маклярского включал именно деятелей советской литературы и искусства – в предвоенные и военные годы. Позже, когда война закончилась, на первый план выступила (и нашла отражение в советской киноэнциклопедии) другая сторона талантов полковника. В миру он стал сценаристом. Фильмы по сценариям с его участием широко известны: «Подвиг разведчика» (1947), «Секретная миссия» (1950), «Заговор послов» (1966) и другие, той же направленности. А в 1960 году он возглавил Высшие сценарные курсы… И теперь еще многие москвичи из кругов кинолитературных хорошо помнят Михаила Борисовича (он умер в 1978 году) и даже утверждают, что прямые его связи с НКВД – КГБ были широко известны.

Но если таков был род занятий Маклярского, то он, конечно, не мог не знать о недавно вернувшейся из эмиграции поэтессе, у которой к тому же были арестованы к началу войны и сестра, и муж, и дочь!

И известие о ее трагической кончине не могло не дойти до него по вполне естественным каналам. Ибо Цветаева оказывалась, таким образом, в кругу его «подопечных».

Взятое в совокупности, все это уже не оставляет возможности биографу поэта игнорировать версию Хенкина как вольный домысел на модную тему.

Между тем до сих пор эта версия никем из исследователей всерьез не рассмотрена – в лучшем случае она мельком упоминается. Не потому ли, что проверить, подтвердить ее каким-то документом или, по крайней мере, дополнительным свидетельством затруднительно?

Поиски досье на Цветаеву упираются в глухую стену. По логике вещей, его не могло не быть. Однако елабужское НКВД отвечает, что архивы военного времени надо искать в Казани. Казань отрицает: у них ничего нет. Москва ссылается на Казань – ответы, впрочем, туманные.

Отчаявшись найти концы, я пытаюсь узнать у людей осведомленных – сотрудников архива КГБ: если бы все же досье нашлось, можно ли быть уверенным, что в нем сохранились следы вербовки, то бишь «приглашения к сотрудничеству»?

Оказывается, совсем необязательно. Особенно если согласие вербуемого не было получено. Зачем оставлять следы плохой работы?…

И так мы оказываемся наедине с возможностью либо доверять, либо не доверять рассказу Хенкина.

Но ведь остается еще и вероятность выдумки со стороны Маклярского! – Ну, скажем, чтобы придать себе веса осведомленностью в глазах низшего чина. Остается и возможность простого «предположения» полковника, воспринятого Хенкиным как достоверная информация.

Однако по существу своему ничего невероятного в высказанной версии тоже нет! В органах существовал свой производственный план по вербовке сексотов среди населения; это называлось «профилактической работой».

И чтобы «беседовать» с Цветаевой в означенном духе, елабужским чекистам не нужно было даже ждать прибытия ведомственной почты с личными досье. Несомненно, что все необходимое пересылалось отделом кадров Союза писателей и в Чистополь и в Елабугу прямо с кем-то из приехавших.

Представим.

В елабужском НКВД царит тоска и провинциальная плесень. И вдруг такая удача: прибывает бывшая белоэмигрантка (именно этот термин бытовал в те годы!), у которой «сидит» вся семья. И муж воевал в Белой армии. И имеется сын – единственный из семьи, оставшийся рядом.