Гибель мира

Омегар остановился среди древней галереи картин, собранных в предыдущие века, и занялся рассматриванием изображений исчезнувших больших городов. Единственная из картин, относившаяся к древней Европе, представляла один из парижских видов, состоявший из мыса, вдававшегося в море и увенчанного астрономическим храмом, вокруг которого резво летали воздушные ладьи, направлявшиеся к террасам высоких башен. На море видны были громадные суда. Таков был классический Париж сто семидесятого века христианского летосчисления, соответствующего сто пятьдесят первому веку астрономической эры. Таков был Париж в эпоху, непосредственно предшествовавшую окончательному истреблению его океаном, когда и самое имя его изменилось, потому что и слова меняются подобно существам и предметам. Рядом с этой были другие картины, представлявшие не столь древние из больших городов, процветавшие некогда в Америке, Австралии и Азии, а позднее в странах, поднявшихся из глубины океанов в разных частях земного шара. Таким образом, этот исторический музей отображал последовательные судьбы человеческой жизни на земном шаре, пока она не достигла своего конца.

Да, конца! Ее час уже пробил, ее судьба висела уже на волоске! Омегар знал, что вся земная жизнь отныне принадлежала уже прошедшему, что у нее не могло быть никакой будущности, и что ее настоящее готово было исчезнуть с минуты на минуту подобно мимолетному сновидению. Этот наследник всего человеческого рода глубоко чувствовал, что мысль его поражена была сознанием великой суетности всего. Не ожидал ли он, что какое-нибудь невообразимое чудо спасет его от жестокого приговора, очевидно, уже произнесенного над ним? Не готовился ли он, похоронив своих стариков, разделить с ними их участь? Или изыскивал средства продлить свое одинокое, бесполезное, безнадежное существование еще несколько дней, несколько недель, может быть, даже, несколько лет? Так целый день бродил он по обширным, безмолвным и пустынным галереям, и вечером наконец не в силах был бороться больше с овладевшим сном. Вокруг него был полный мрак, совершенная тьма, как в самой темной могиле.

Целый день бродил он по пустынным галереям

Какая-то приятная греза успокоила и ободрила его горемычную мысль и окружила его дух каким-то тихим и святым светом. Сон перенес его в какую-то призрачную жизнь. Он был уже не одинок. Один из пленительных образов, который представлялся ему уже не раз, теперь вновь был перед ним. Чьи-то полные небесной ласки глаза, глубокие как сама бесконечность, смотрели на него, озаряя его как бы тихим сиянием и в то же время привлекая к себе какой-то чудной силой. Все это происходило в саду, наполненном благоухающими цветами. В листве деревьев гнездились птички, оглашая воздух своими чудными песнями. А в глубине среди деревьев и цветов уходили в бесконечную даль необозримые развалины вымерших и запустевших городов. Затем он увидел озеро, над которым порхали птицы, а два лебедя, тихо скользя по зеркальной поверхности воды, подплывали к нему, неся на себе колыбель, в которой лежал новорожденный младенец и протягивал к нему свои ручонки.

Никогда подобный луч света не озарял еще его души. Волнение его было так сильно, что он внезапно проснулся, открыл глаза, но к своему горю, не нашел около себя ничего, кроме печальной действительности. Тогда всем его существом овладела еще более глубокая печаль и тоска, чем испытанная в предыдущие дни. Ни на минуту он не мог успокоиться и забыться. Он встал, затем опять вернулся на свою постель и с тоскою ожидал наступления нового дня. Он несколько раз возвращался мысленно к своему сну, но не верил в его возможность. Он смутно чувствовал, что существовало на свете еще одно создание; но то выродившееся племя, к которому он принадлежал, уже отчасти потеряло прежние психические способности, а может быть, что очень вероятно, женщина всегда производила на мужчину гораздо более сильное притягательное действие, чем наоборот – мужчина на женщину. С наступлением дня, когда последний человек вновь увидел развалины своего древнего города, расстилавшиеся бесконечными рядами при свете утренней зари, когда он вновь очутился рядом с двумя последними мертвецами, он лучше чем когда-либо понял свою неизбежную судьбу и мгновенно решился покончить одним разом со своей жизнью, столь безусловно жалкой и безнадежной.

Войдя в лабораторию, он отыскал одну склянку, содержимое которой ему было очень хорошо известно. Откупорив ее, он поднес склянку к своим губам, чтобы выпить находившуюся в ней жидкость. Но в то мгновение, когда склянка касалась его губ, он почувствовал, что чья-то рука схватила его за плечо… Он быстро обернулся. В лаборатории не было никого. В галерее тоже не видно было никого, кроме двух дорогих ему мертвецов.

V. Ева