Гибель Петрограда(Фантастика Серебряного века. Том XII)

Хоть и пошел уже пятый год с той поры, как они трусливыми зайцами от славянской рати во всю прыть убегали, хоть и вернул им все отнятые земли[13] слабодушный король Ягайло, а все же никак не могли они свой разгром одолевшему их врагу простить, и — что ни день — то все пуще разгоралась их волчья злоба. А уж чаще всех поминали они непристойной руганью удалого воеводу, князя Зазвездского, и на одном из разгульных пиров своих порешила их шайка отмстить победителю. Не но силам, не по разуму было им одолеть его на ратном поле, в честном бою, так задумали они с ним по своему обычаю справиться: черной изменой да разбойным расплохом.

III

Шла Людовика под вечер, в седьмой день нового года, домой от бедных сельчан, к которым с щедрой милостыней ходила[14]. Идет она по проезжей дороге и видит: сидит на краю ее какой-то человек в панской одежде, голову на грудь свесил, весь в крови и словно кончается.

Жаль стало его княжне, бегом пустилась она домой, созвала слуг и велела в палац его отнести. Там ему крепкого вина дали, кровь с нею обмыли и до раны его доискались. Рана была на ноге и вовсе пустяшная, и подивились все, что из этакой нестоящей царапины столько крови понатекло.

И невдомек было им, что путник сам себя поранил, а вымазался нарочно телячьей кровью.

Поверили они и тому, что он — знатный шляхтич из-под Кракова, что в лесу напали на него лихие люди, слугу его убили и коней увели. Хоть и мудр был князь Рафаил, да не в меру доверчив, всех по себе мерил и не угадал он в нежданном госте тевтонского рыцаря с шакальей душой. Поймалось на жалость его славянское сердце, словно дитя малое на мураву трясинную, со всем радушием принял предателя старый магнат, обильным ужином его угостил и в лучшей горнице, на мягких пуховиках, под парчовым одеялом спать уложил.

С низким поклоном благодарил его гость, по-сыновнему руку ему облобызал и благословение Божие на него кощунственно призывал, а как все в доме позаснули, так встал он, неслышно к выходной двери прокрался, потом через двор к воротам шмыгнул, отодвинул на них засовы железные, снял болты тяжелые и впустил своих приспешников, которые тем временем к усадьбе княжеской из леса стянулись. Было их без малого целая сотня, и на каждом поверх кольчуги плотнокованной висел меч трехгранный да нож наточенный.

Крадучись вошли они в дом — и пошла бесовская потеха. Не внемля ни воплям, ни мольбам, перебили они всех слуг и служанок, а там и за князя с княжною принялись. Словно орел могучий, бесстрашно бился старый воевода за свое родимое гнездо, да неравен был тот бой, и хоть не один тевтон падалью свалился к ногам хозяина, а все же вскорости они осилили ого и накрепко веревкой скрутили.

Тогда они увенчали свое мерзкое дело тою подлостью из подлостей, которой на человеческом языке и названия нет, ибо не от человека она, а от самого дьявола. На глазах связанного и беспомощного отца всю ночь терзали они и позорили его любимую дочь, надругавшись над нею с жестокостью ненаказуемой.

Но вынесло этой муки орлиное сердце князя, разорвалось в его широкой груди, и навеки смежились его ясные очи. Но пред смертью проклял он их страшным проклятием, призвав на все их подлое племя грозную Божию кару.

Едва на востоке чуть забрезжил рассвет, ограбили разбойники начистоту княжеский палац, подожгли его со всех четырех сторон и с поспешностью убрались, постыдную свою победу восхваляя. Только, прежде чем уйти, они княжну в пустой погреб, глубоко под землю, замуровали, чтобы она подольше помучилась пред тем, как голодной смертью помрет. Да не по их вышло: всего с час протомилась в оскверненном теле чистая девичья душа и, свободная, вознеслась на небеса со своей великой жалобой на злодейство подлых тевтонов.

IV

Одному только мальчику-прислужнику удалось в ночи спрятаться, а потом и из пожарища выбраться. Он обо всем и поведал сельчанам. Со всех ног кинулись они к пылающему палацу, да уж поздно было спасать его, сгорел он весь, и лишь крепкие каменные стены от него остались.

Хотели сельчане хотя княжну отрыть, чтоб христианскому погребению ее предать, приступили к работе и уж добрались было до спуска в погреб, но тут явилось им дивное видение.

В блистательном, нездешнем свете предстал пред ними сам архангел Михаил, и слаще струйного звона, грознее грома небесного прозвучал его голос: