Гибель Петрограда

«И тебе маменька и тятенька ниской поклон от сына вашего Митрия Тимофеевича, и брату моему Федосу и Григорию, крестнице Стеше и Петру Афанасьевичу и Кузьме Ивановичу и Дарье и племянникам дорогим Евстигнею Семеновичу, Фоме Семеновичу, Кириллу Семеновичу и Тарасу Семеновичу с детками вашими Поле и Микише, всем им по нискому поклону. Сичас немца били, почитай нас восемь, а ихних двадцать восемь человек. Кавалерия царя ихняго. Абмундировка красная, золоченая, каски во какие с загибом, чтобы значит голову не пробить, а драться, где уж им супротив нашего брата. Мелюзга. Я двоих уложил да офицера ихняго в сотню привел, за что Егория имею. Может и привидеться увидеться, а картошку не копайте, своей хватит, а если у Сеньки глазок не прошел, пусть примочкой чаще прикладывают. А Матрене скажите, что убили ее Евсеича, в одном бою со мной был. Затем прощайте.

Сын ваш Митрий Коромыслов».

Спал хутор. Молочно-призрачные блики ползли по берегу тихого Дона. Выстроившись, прикрывшись кудрями вишен, свечами тополей-великанов, тихо мерещили казачьи мазанки. У реки в камышах что-то шелестело…

«Евсеич — милый, ненаглядный мой, на кого ты одинокую покинул… Евсеич, Евсеич… Евсеич!..»

И не придет Евсеич утешать свою Матрену. Море слез прольет вдова молодая, много мук вынесет женское сердце, много раз вспомнит она своего Евсеича.

А казак спит, спит непробудным сном, спит и не слышит вдовьего зова… да и забьется ли снова простреленное сердце!

Глава третья

I

Развязка приближалась.

Союзные войска безостановочно, пядь за пядью продвигались к осажденной столице. За Магдебургом пал Ганновер, за Ганновером Гамбург и Кюстрин; левый фланг англичан, обходя с севера немецкие армии, пробился к морю и соединился с русскими; получился как бы мешок, опрокинутый концом к югу. На юге этот мешок завязывали французы. Всем памятен хитроумный удар генерала Гинденбурга — это было при сражении в Польше; Гинденбург, рассчитывая на непредусмотрительность русского штаба, неожиданно повел вторичное наступление и, прорвав русский центр, предпринял глубокий обход левого неприятельского фланга. Мечтал окружить часть русской армии, но мечты остались мечтами — к его удивлению, круг не замкнулся, и русские полки, дружным энергичным натиском, смели и рассеяли обходящие немецкие колонны.

Снова находчивость русского — победила немецкую машину.

И теперь ученики учили своих учителей.

Сами доказывали недоказанную теорему.

Положение немецких армий признавалось трагическим, кроме того, в стране «фатерлянда» сильно запахло революцией. Все происки кайзера направлялись к парализованию этого удара. Вильгельм желал мира, но гогенцоллерновская гордость, оставшаяся вера в свою гениальность не позволяла действовать открыто и честно, приходилось или кривить душой, или лгать и льстить, или во вред себе пичкать народ новыми фантастическими надеждами. А народ не верил и возмущался. Даже печать и та переменила тон свой и, игнорируя войну — рисовала заманчивые картины будущей республики. Газеты не только разоблачили ложь германского штаба, а, искренне раскаиваясь перед читателями, проклинали кнут и каблук сиятельного прусского цензора. Кайзер понимал это и, забронировавшись в берлинском логовище — окружил себя гренадерами — но и среди гренадеров происходило брожение.

«Итак, Вильгельм, мечтавший сотворить революцию в России — в своем царстве сотворил оную».

Императору больше не верили.

Народ презирал его душу.

Она была подобно хамелеону, подобна воде в сосуде, которая принимает желаемую форму.

Десятки тысяч граждан, под сенью красных флагов, пели новые песни. По ночам Берлин не освещался, русские бомбы разрушили электрические станции.

В жутком мраке творились новые начала жизни.

В жутком мраке бесшумно и трусливо двигались тени санитарных повозок. За повозками шли плачущие толпы осиротевших родственников и здесь и там отцы узнавали сыновей своих, старческими руками ласкали раздробленные головы, побледневшими устами целовали синие губы. На каждом шагу мелькали красные кресты, у каждого дома колыхались кровавые носилки.

Голод простер свои крылья. Голод охватил все слои населения. Были машины, но не было хлеба, были мортиры, но не было мяса; питались только кониной и прогорклыми консервами, неожиданно найденными на Шпрее, в застрявших баржах.

Иссяк излюбленный напиток — иссякло пиво. А если не было пива, не было и благодушия германцев. Ребенка лишили конфеты, а ребенок заплакал и надул губы.

Но плач народа — не план ребенка.

Знаменитая Bing-bahn[34] не функционировала, штат служащих, сформированный в полки, дрался на передовых фортах. От случайно залетавших снарядов вспыхивали пожары. Сгорел Зоологический сад, из разрушенных клеток разбежались голодные хищники, по аллеям Тиргартена бродили шакалы и пантеры.