Гибель Пушкина. 1831–1836

Мы нисколько не остановимся на том, как назвать сие сочинение: наименовать ли его диалогическою или драматическою поэмою, историческою ли драмою, романтическою ли трагедиею и проч.; ибо название не может вредить сущности дела, точно так же как и улучшить оной, поелику не генияльность извлекается из правил, но правила из генияльности. Обязавшись быть беспристрастными и решительно не придерживаться смешных партий, ибо литература наша, к несчастию, имеет некоторым образом свой Йоркский и Ланкастерский домы, свою белую и красную розу, мы скажем откровенно и добросовестно наше мнение, не услащая краев лекарственного сосуда и не усыпая цветами, из малодушия, колючих игл истины.

Нам кажется, что это новое произведение г. Пушкина есть совершенное ребячество, или, говоря другими словами, школьная шалость, достойная исправления. Мы бы охотно помирились даже на том, если бы ее по крайней мере можно было назвать хотя своенравною; но сей эпитет менее всего ей приличен. Здесь г. Пушкин, так как и во всех своих поэмах лирических, кои суть сколки с Байрона (за исключением «Руслана и Людмилы»), опять по-прежнему поэт подражательный[28]. Планируя сию разбираемую нами драму, он некоторым образом имел в виду, если смеем так выразиться, фантастическую оригинальность Гете, но успех или силы не оправдали сего предположения. Он хотел отчасти, по примеру сего последнего, отпраздновать свою вакханалию романтическую — и это-то самое послужило для него камнем преткновения опасного. В «Борисе Годунове» нет решительно консепции поэтической, не упоминая уже о генияльности; нет той жизненной силы, той энергии электрической, которая насильно господствует над умами читателей. По прочтении сей драмы не остается ничего ни в памяти мыслей, ни в памяти сердца. Это мозаик, неудачно слепленный; это собрание нескольких холодных исторических сцен, веденных опрометчиво, без дара творить, без искусства пользоваться положениями, и заключающих в рамках своих, подобно новейшей мелодраме, шестнадцать лет событий и продолжения времени. Одним словом, «Борис Годунов» никогда не будет, несмотря на фимиам и кадило «Литературной газеты», блестящим цветком романтической драматургии: как далеко до этого! — Характеры все вообще слабы и едва обрисованы. Самозванец в диалоге с Мариною Мнишек фальшив, смешон и даже, говоря попросту, глуп; ибо какая ему предстояла надобность открываться этой панне, что он не царевич, а черноризец-расстрига, самозванец, бродяга и проч.? Борис вял, бесцветен; одним словом, это не Годунов. Сцена, в которой выведен Маржерет, доказывает более сродное человеку желание перенимать, чем своенравие оригинальное, и скорее смешна, чем нова и эффектна. Но это частности; мы хотели только указать на целое.

Рассматривать версификацию и судить об осуществлении самой консепции суть две вещи совершенно между собой различные. Насчет сей последней мы уже изложили свое мнение; что же касается до поэтики г. Пушкина в «Борисе Годунове», она, так как и во всех его произведениях, свободна, верна, благозвучна, грациозна и благородна, и одна только, может быть, искупает слабость идеи, за исключением некоторых стихов (и фраз прозаических), а именно:

Пострел,

окаянный!

Это говорит патриарх!!

Прииде грех велий на языцы земнии.

Языцы или языки (язычники) должны быть необходимо земные, ибо небесных нет. Слово языцы, в смысле библейском, означает именно все народы, за исключением одного только израильского. Следовательно, честный инок Варлаам немного сбился в своей диалектике.

Ух,

тяжело!.. дай дух переведу.

Речь, приличная какому-нибудь простолюдину, но не в устах царя.

Или это дрожь желаний напряженных?

Неприятно и даже безвкусно. Зачем делать такую излишнюю доверенность своим читателям?

Он из любви со мною проболтался.

Низко и слишком разговорно. Невзирая на блистательные похвалы преуспеяния, изъявляемые поэту в «Литературной газете», обращающей внимание читателей при литургическом разборе «Годунова» на какую-то важную простоту, скажем откровенно, что подобные простоты уж чересчур просты и неуместны. Простота грациозная заключается не в словах, не в обнаженных фразах, но в свободном и непринужденном излиянии чувств и мыслей.

Я видел, как сегодня в гущу

бояОн врезался.

Есть гуща пивная, квасная и проч.; но густоту или сгущение заменять гущею никак невозможно. Употребление — тиран языка; и если слово, в уме читателей, хоть сколько-нибудь может иметь свою смешную сторону, прочь, прочь его скорее, замените сейчас же другим. Никогда не должно казаться смешным.