Читаем Гибель синего орла полностью

Течение несет вельбот с прежней силой. Впереди появляется утес, причудливо обточенный водой и ветром. Из воды поднимается каменный пьедестал и мощная львиная голова сфинкса. Миновать утес "Витязь" не может. Струя течения разбивается о подножие каменного монумента. Схватив весла, мы снова принимаемся грести изо всех сил, до тех пор пока базальтовый утес не проносится мимо левого борта.

Внезапно скорость движения "Витязя" упала. Перед нами открылась укромная бухта среди зазубренных скал. Струя течения сворачивает в море, и клочья пены теперь проносятся за кормой "Витязя". Вельбот медленно кружится в тихом омуте.

Налегаем на весла и, вырвавшись окончательно из цепких лап течения, входим в тихую заводь случайной бухты. Нас встречает дикий, пустой берег, усыпанный галькой. Иногда галечник прерывается завалами каменных глыб, сорвавшихся сверху. Бухта уходит в глубь острова, образуя скрытую гавань, защищенную от бурь.

Огибая каменные завалы, достигаем дальнего конца бухты. Это самый пустынный ее уголок.

И вдруг у подножия серых скал видим хижину. Рядом чернеет низкий амбар с плоской крышей. Одинокое зимовье ограждает высокий частокол из бревен плавника. У самой воды вверх дном лежит лодка и валяются пустые бочки. Не вьется дымок из трубы. Дверь в хижину отворена, но людей на берегу нет.

Кто поселился в этом тайном убежище, вдали от людей, на уединенном острове Колымской дельты?

Вытащив карабин, стреляю в воздух. Грохот выстрела долго перекатывается в скалах. Никто не выходит из хижины: обитатели жилья словно вымерли или не хотят встречать незваных гостей. Передаю карабин Пинэтауну и гребу к берегу.

Вельбот пристает к галечной отмели. Захватив винтовки, мы с Пинэтауном спрыгиваем на сухую гальку. Перед нами лежит лодка необычного вида. Основу ее составляет днище, искусно выдолбленное из ствола тополя. Бортовые доски, иссохшиеся и потрескавшиеся, скреплены между собой и с выдолбленным днищем сыромятными ремнями.

- Смотри, шитик... - Пинэтаун оглядывает находку с удивлением.

Такие лодки употреблялись колымскими казаками лет двадцать - тридцать назад. В 1909 году Георгий Седов на парусном шитике провел всю съемку фарватера и морского бара - наносной мели - в устье Колымы.

Уж не посчастливилось ли нам найти никому не известную стоянку отважного русского капитана?!

Но почему же остров с каменным куполом не был положен на карту Седова? Может быть, осенние штормы помешали Седову выполнить съемку Дальнего острова?

Продолжаем осмотр стоянки. На галечной отмели, рядом с разбитым шитиком, лежат пустые, выбеленные временем бочки. Дубовые клепки их прогнили и там, где касаются гальки, покрыты зеленоватой плесенью. К жилью ведет утоптанная дорожка. Однако свежих следов человека на тропинке нет. С любопытством оглядываясь, приближаемся к зимовью.

Чьи-то заботливые руки сложили плавник в высокие кучи. Обитатели стоянки готовились к долгой полярной зимовке.

Ограда из заостренных бревен напоминает палисад маленькой крепости. Очевидно, полярные робинзоны защищали зимой свое жилище от нападения белых медведей.

Калитка, сбитая из корабельных досок, падает от легкого прикосновения: сгнившее дерево не держится на ржавых петлях. Проходим за ограду.

У стены амбара покоится длинная собачья нарта. Полозья ее по-старинному подбиты китовым усом. Дерево нарты побелело, а связывающие ремешки сгнили. Вешала для юколы на плоской крыше амбара развалились, а дверь, запертая деревянным засовом, растрескалась. Печать ветхости и запустения лежит на всех предметах.

Часть подворья занимает квадратный участок с кольями, вбитыми в землю, словно для подвязки виноградных лоз.

На кольях висят обрывки ремней. По-видимому, здесь держали ездовых собак на привязи. Хижина, сложенная из толстых почерневших бревен, напоминает избушку сказочной колдуньи - крутая крыша, квадратные окошечки с мутными стеклами и черная пасть открытой двери.

У порога валяется ржавая консервная банка с полустертыми английскими буквами, пустая зеленая бутылка из-под ямайского рома и сломанный матросский нож.

Снаружи, на стене хижины, на бревне шестого венца острым ножом вырезаны морской якорь и надпись:

В А С И Л И Й  Б Е Л Я Е В, 1 9 0 9  Г О Д

Согнувшись в три погибели, переступаю порог избенки и осматриваюсь. Широкий луч света, проникая через квадратное окошечко, освещает в углу белый человеческий скелет, прислоненный к почерневшей стене.

Невольно отступив, зову Пинэтауна. Юноша с ужасом смотрит на печальную картину.

Человек умер, сидя на деревянных нарах. Груда истлевших лохмотьев прикрывает скелет.

На столе, рядом с нарами, валяется опрокинутая чернильница, нераспечатанная проржавевшая банка американских консервов, оловянная ложка и жестяная кружка, перевернутая вверх дном.

У изголовья нар, прислоненный дулом к скелету, стоит ржавый винчестер. Стреляные гильзы устилают пол хижины. Умирая, человек отстреливался. Следы пуль видны на притолоке и на пороге двери.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное