Гибель синего орла

- Ты представитель дирекции, - вдруг обращается ко мне Ромул. - Пиши распоряжение: ставить табуны на зимовку у Сохатиного Носа!

Ромул сбивает меня с толку: имею ли я право отменять распоряжение директора совхоза? Старое предписание помполита разрешало мне принимать необходимые решения на месте, советуясь с бригадиром, на подотчете которого находились олени, и с ветеринарным врачом перегона. Но теперь мы получили прямое распоряжение директора - вернуть табуны.

- Дьявольщина! Да напиши ему... бумага все терпит! - загремел Костя.

- Ладно, Ромул, напишу распоряжение.

- Ну пиши, - невозмутимо говорит бригадир, закуривая свою обгорелую трубочку.

Чертыхаясь, я вытаскиваю записную книжку и огрызок химического карандаша. Написать распоряжение не успеваю...

Сверху слышится сдавленный крик Пинэтауна. Юноша скрывается за глыбой песчаника.

- Человек! Человек сложил! - пронзительно кричит он.

Молнией взлетаем на вершину. Пинэтаун, опустившись на колени, рассматривает странное сооружение из дикого камня.

Тур?!

Каменные башенки туров мне приходилось видеть на Кавказе, в студенческих альпийских походах. Достигнув трудной вершины, альпинисты выкладывают тур из камней и прячут внутри консервную банку с запиской о восхождении. Каменные туры на вершинах складывают также и топографы при съемке горной местности. Но здесь, в глуши Омолонской тайги, топографы еще не бывали, альпинисты и подавно.

Пинэтаун принимается разбирать башню, и вдруг из камней высовывается зеленое горлышко, закупоренное пробкой. Поспешно разгребая камни, вытаскиваем мутную от пыли бутылку. Сквозь зеленое бутылочное стекло просвечивает свиток бумаги.

- Везет вам на клады, - усмехается Костя. Он вспоминает письмо американского пирата, которое мы нашли летом на уединенном острове Колымской дельты.

Разбиваю бутылку, нетерпеливо разворачиваю бумажку и читаю:

Мария Контемирская вступила на сопку

Поднебесную 10 октября 19... года.

Liberte, Egalite, Fraternite!

Надпись выведена бисерным женским почерком. Год разобрать трудно цифры, выведенные карандашом, стерлись на сгибе шероховатой оберточной бумаги.

- "Свобода, Равенство, Братство"... - перевожу я.

Удивленно переглядываемся, не понимая, откуда в дебри Омолона, на сопку, не обозначенную на картах, явилась женщина. Женщина, написавшая боевой лозунг Великой французской революции.

Судя по сохранности письма, записку написали в этом году.

- Сегодня 7 декабря, - размышляю вслух. - Следовательно, Мария Контемирская вступила на вершину два месяца назад.

- Контемирская какая-то!.. Да что она, с неба на сопку свалилась? удивляется Костя.

- Непонятная история... Экспедиций здесь не бывало.

Вытряхнув из жестяной коробочки запасные спички, я осторожно вкладываю внутрь бумажку, прячу жестянку в камни и принимаюсь выкладывать разрушенный тур.

- Из фактории, однако, пришла, - спокойно говорит Ромул, махнув кисетом в сторону далекого Сохатиного Носа.

Глава 3. МАРИЯ

Распоряжение Ромулу пишу вечером после совета с пастухами. Мы все собрались в большой брезентовой палатке походного красного уголка. Пастухи часто приходили сюда отдохнуть после трудных смен на рубке оленьей тропы.

В палатке было уютно на ковре из оленьих шкур и тепло от раскаленной печи. Вместо поддувала ребята приладили железную трубку с отверстиями; вдвигая или выдвигая ее, они управляли накалом походного "центрального отопления".

Молодые пастухи горячо поддержали решение о зимовке у Сохатиного Носа; поворачивать табуны обратно на Колыму никто не хотел.

Движение оленьих стад к Синему хребту приостанавливалось. После размещения оленей на зимовку у озер Ожерелья (так окрестил Пинэтаун цепочку озер в ложбине исчезнувшей протоки Омолона) я решаю выехать с каюром на усадьбу совхоза и получить у директора согласие на штурм Синего хребта.

Как много неприятностей причинило мне вскоре это самовольное решение!

Ночью, после совета с пастухами, при свете луны и северного сияния, комсомольцы во главе с Пинэтауном прорубают просеку к озерам Ожерелья. Пинэтаун неутомим - почти сутки он усердно рубит лес, отказываясь отдыхать. Ему кажется, что каждый взмах топора приближает счастливую минуту встречи с Нангой.

Зимняя тайга, облитая лунным светом, переливается алмазными блестками, синеватые тени чернят светящийся снег, а снежная пыль, которую мы взметаем, клубится серебристым облаком. Долго прорубаем коридор среди спящей тайги.

И вот, свалив последние деревья, раздвигаем сверкающие снежные заросли тальника и выходим на лунное поле замерзшего озера.

Высоко-высоко над застывшей тайгой вонзаются в темную пропасть неба иглы северного сияния. Потухая и вновь загораясь холодным, наплывающим светом, они сходятся к зениту, в недосягаемой вышине.

Пинэтаун уходит вместе с пастухами отдыхать в стойбище. Мы с Костей остаемся на лунном озере и долго любуемся мерцанием иглистых лучей. Пять лет провел Костя в Заполярье и пять лет не устает любоваться живыми огнями Севера.