Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972

Должен сказать, что мне это не удалось. Прения пошли по обкатанным путям. С немалым искусством председательствующий Пырьев предоставлял слово, учитывая и национальность, и профессию, и возраст, и опыт, и даже остроумие, оживленность ораторов. Спора, дискуссии не получилось. Каждый пел свою песню. Никто ни с кем не полемизировал. Правда, на меня, единственного из докладчиков, попытался пикировать Г. Мдивани, сетовавший, что Юренев не радуется достижениям и одним махом зачеркивает достижения Украины, Грузии, Армении, Азербайджана. О моем невнимании к национальным кинематографиям сказал и Шакен Айманов. Но, ей-богу, в казахском кино тех лет ни новаторства, ни традиций я обнаружить не мог. Каплер, обидевшийся на мою критику его скучной экранизации романа К. Федина, избрал хитрый ход: критику признал правильной, а вот за невнимание к национальным фильмам сыпанул мне соли в открытую Мдивани и Аймановым рану. Но ничего! Времена все же переменились, и меня никто не назвал ни шовинистом, ни мракобесом и с поста председателя секции критики согнать не предложил…

Итак, в итоге конференция удалась. Хотя, по-моему, не вполне. Скатились-таки на официальные рельсы. Впрочем, вероятно, так и нужно было: Союз кинематографистов получил официальное признание. Е. А. Фурцева не без женской кокетливости прочла Приветствие от Центрального Комитета КПСС…».

И все же, несмотря на то что конференция прошла успешно, власти тогда так и не решились разрешить российским кинематографистам официально объединиться в Союз (это произойдет чуть позже). Зато в республиках этот процесс был запущен: свои Союзы кинематографистов появились у работников кино Грузии, Армении, Азербайджана, Узбекистана. А россиянам, среди которых было много евреев, власти не доверяли, что можно объяснить лишь одним: все новаторские «штучки», а также вся идеологическая крамола в основном зарождались в Москве, в здешней интеллигентской элите.

В горниле «холодной войны»

Осторожность, с которой власть вела себя с кинематографистами — не противилась их объединению в Союз, но официальное оформление его тормозила, — ясно указывала на то, что большого доверия к творческой интеллигенции у власти не было. Это недоверие порождала, в частности, реакция интеллигенции на некоторые эпизоды «холодной войны». Например, ближневосточные события предоставили существенные козыри в руки державников, с помощью которых те убедили Хрущева, что советские евреи снова недовольны политикой Кремля, который в событиях на Ближнем Востоке не стал придерживаться нейтралитета, а взял сторону арабов, установив дружественные отношения с Египетом, Алжиром и Сирией. В итоге еще более яростным врагом СССР стал Израиль и его ближайшие союзники в лице США и Англии.

Учитывая эти события, западные стратеги «холодной войны» решили усилить тот раскол, который наметился в СССР между властью и интеллигенцией. При этом большая ставка делалась именно на еврейскую часть последней. Одним из эпизодов этой тайной войны стало так называемое «дело Бориса Пастернака», которое от начала и до конца было состряпано западными спецслужбами.

Поводом к провокации стал роман Пастернака «Доктор Живаго», законченный им в середине 50-х годов. Красной нитью в нем проходила все та же идея классового примирения белых и красных, которая так сильно стала будоражить умы советской либеральной интеллигенции после смерти Сталина. Именно за это книга и угодила на родине в разряд запрещенных. Когда в марте 1956 года Пастернак передал ее для издания в отечественные журналы «Новый мир» и «Знамя», власти запретили публикацию. Тогда книга оказалась на Западе.

В ноябре 1957 года «Доктор Живаго» был опубликован в Италии на итальянском языке, но не вызвал большого ажиотажа у тамошних читателей. Однако он чрезвычайно понравился специалистам из ЦРУ, которые увидели в нем удобный материал для провокации международного масштаба. По замыслу стратегов из Лэнгли (там располагается штаб-квартира ЦРУ), чтобы придать этой истории вселенскую огласку, надо было наградить «Доктора Живаго» ни много ни мало… Нобелевской премией. Однако сделать это можно было только в том случае, если бы произведение было опубликовано на родном языке (оно же, как мы помним, было издано на итальянском). Тогда цэрэушники провели хитроумную комбинацию.