Гибель веры

– Один из них позвонил мне перед похоронами и попросил разрешения прочитать проповедь во время службы. Я сказал ему, что никакой проповеди не будет. Августа в завещании оставила распоряжения относительно похорон: она хотела заупокойную мессу, и это я никак не мог обойти. Но ничего такого, насчет проповеди, не говорила, так что я хотя бы удержал их от болтовни о мире ином, где встретятся все счастливые души. – Тут да Пре улыбнулся – нехорошая получилась улыбка.

– Один явился на похороны, – продолжал он, – большой такой, жирный. Подошел ко мне после и сказал, что смерть Августы величайшая потеря для «христианского сообщества». – Да Пре выговорил эти слова с таким сарказмом, что воздух вокруг него будто накалился. – И что-то вещал о том, как она всегда была щедра и каким хорошим другом была ордену.

Тут да Пре перестал рассказывать, сознание его, как видно, отвлеклось на приятные воспоминания об этой сцене.

– Что же вы на это ответили? – наконец подал голос Вьянелло.

– Что щедрость легла в могилу вместе с ней. – Еще одна недобрая улыбка.

Вьянелло и Брунетти какое-то время молчали, но потом Брунетти задал вопрос:

– Предпринимали они какие-то правовые действия?

– Вы имеете в виду – против меня? – спросил да Пре.

Комиссар кивнул.

– Нет, ничего. – И после небольшой паузы добавил: – То, что они наложили лапу на нее, не значит, что они дотянулись до ее денег.

– Ваша сестра когда-нибудь говорила о том, что вы назвали «наложили лапу на нее»?

– Что вы имеете в виду?

– Не говорила ли вам, что они нацелились на ее деньги?

– Мне?…

– Да, когда находилась в casa di cura, – что они вынуждают ее завещать им деньги?

– Не знаю, – ответил да Пре.

Комиссар решил не подталкивать его к объяснению: пусть сам все расскажет. Да Пре так и сделал.

– Я обязан был посещать ее раз в месяц – больше времени я уделять ей не мог, – но нам нечего было сказать друг другу. Я приносил ей всю поступавшую почту, все по части религии: журналы, просьбы о деньгах. Спрашивал, как она там. Но поговорить было не о чем, и я уходил.

– Понятно. – Брунетти встал.

Она находилась в доме престарелых три года и оставила все этому брату, который был слишком занят – наверняка своими коробками, – чтобы навещать ее чаще чем раз в месяц.

– К чему все это? – спросил да Пре у комиссара, прежде чем тот успел отойти. – Они что, собираются опротестовать завещание? – Хотел сказать еще что-то, но остановился. Брунетти почудилось – назревает очередная улыбка; но человечек прикрыл рот рукой и она исчезла.

– Нет, ничего подобного, синьор. Мы просто заинтересовались кое-кем из обслуги.

– В этом не смогу вам помочь. Из обслуги никого не знаю.

Вьянелло поднялся, подошел и встал рядом с Брунетти. Его доверительная беседа с да Пре в начале визита помогла нейтрализовать плохо замаскированное негодование начальника.

Да Пре больше не задавал вопросов; тоже встал и провел их по коридору до входной двери. Там Вьянелло взял его воздетую руку и потряс – в благодарность за то, что ему показали такие чудесные табакерки. Брунетти тоже пожал поднятую руку, но не благодарил и первым вышел в дверь.

Глава 4

– Ужасный карлик, жуткий карлик, – слышал Брунетти бормотание Вьянелло, спускавшегося за ним по ступенькам.

Снаружи похолодало, как будто да Пре похитил тепло дня.

– Отвратительный карлик! Считает себя хозяином этих коробочек. Глупец! – бубнил Вьянелло.

– Что-что, сержант? – Брунетти не уследил за потоком его мыслей.

– Считает себя хозяином этих финтифлюшек, этих дурацких коробочек, – уже вполне явственно проговорил тот.

– А мне казалось, они тебе по нраву.

– Господи, да нет же! По-моему, они омерзительны. У моего дяди их было множество, и каждый раз, когда мы к нему ходили, он заставлял меня на них смотреть. Такой же был – приобретал всякие штучки. И считал себя их хозяином.

– А разве не был? – Брунетти приостановился на углу, чтобы лучше его слышать.

– Ну, был, конечно. – Вьянелло встал перед ним. – Он платил за них, имел квитанции, делал с ними что хотел. Но ведь на самом деле нам ничто не принадлежит. – Он глядел прямо на комиссара.

– Не совсем понимаю, Вьянелло.

– Нет, подумайте только, синьор! Мы покупаем вещи. Надеваем, вешаем на стену, сидим на них. Но каждый, кто захочет, может их у нас отобрать, сломать их. – Вьянелло покачал головой, расстроенный тем, как трудно объяснить такую относительно несложную идею. – Вот этот да Пре: после его смерти кто-то долго будет владеть этими самыми коробочками, а потом – еще кто-то, как другой до него. Но об этом никто не думает: предметы переживают нас и продолжают жить. Глупо думать, что мы их хозяева. И грех придавать им такое значение.

Брунетти знал, что сержант такой же безбожник, как и он сам; что его единственная религия – семья и святость уз крови, поэтому ему странно было слышать, как тот говорит о грехе, что-то определяет, пользуясь понятием греха.

– И как он мог оставить родную сестру в этаком месте на три года и ходить к ней раз в месяц?! – Вьянелло говорил так, будто и правда верил, что на этот вопрос существует ответ.

Безучастным голосом Брунетти произнес: