Гибель веры

– Началось все года за два до того, как она вышла замуж. – Вьянелло отпил вина, поставил стакан на стойку бара и взял из корзинки крекер. – К счастью, прошло, когда они поженились. – Сделал еще глоток, улыбнулся. – Для Иисуса, видимо, в постели места не хватило. – Глотнул побольше. – А было ужасно. Нам месяцами приходилось выслушивать все одно и то же: о молитвах, и о добрых делах, и о том, как она любит Матерь Божью. Дошло до того, что даже моя мать – а она-то и правда святая – не могла уже больше переносить эту болтовню.

– И что ж тогда?

– Как я сказал, она вышла замуж, а потом стали появляться дети, и времени уже не хватало на то, чтоб быть набожной и благочестивой. А потом, думаю, она про это забыла.

– Считаешь, с синьориной Лерини тоже могло бы так выйти? – Брунетти отпил вина.

Вьянелло пожал плечами:

– В ее возрасте – сколько ей, лет пятьдесят? – единственное, ради чего кто-то мог бы на ней жениться, – деньги. И ведь вряд ли она прекратит все это.

– Она вам здорово не понравилась, Вьянелло?

– Не люблю я притворщиков. И религиозных людей – тоже. А тут сочетание одного с другим. Так что можете себе представить, что я думаю.

– Но ваша мать при этом, говорите, святая. Разве она не религиозна?

Вьянелло кивнул и толкнул стакан через барную стойку. Бармен наполнил его, глянул на Брунетти, тот протянул свой, чтобы его наполнили.

– Да. Но ее вера настоящая, она верит в человеческую доброту.

– А это не то, что предполагается в христианстве?

В ответ Вьянелло сердито фыркнул:

– Знаете, комиссар, я вот что имел в виду, когда сказал, что моя мать – святая. Она растила двоих чужих детей заодно с нами троими. Их отец работал вместе с моим, а когда его жена умерла, запил и не заботился о детях. Так мать просто забрала их к нам и растила вместе с нами. И никакого шума, никаких разговоров о щедрости. А однажды поймала моего брата, когда он дразнил одного из них – говорил, что у него папка пьяница. Сначала я думал – мать Луку убьет, но она только позвала его на кухню и сказала, что ей за него стыдно. Вот и все, просто ей за него стыдно. И Лука плакал целую неделю. Она обращалась с ним спокойно, но ясно показывала, что чувствует.

Вьянелло отпил из своего стакана и задумался – вспомнил, видимо, детство.

– И что же? – спросил Брунетти.

– А?… – опомнился сержант.

– Что произошло потом? С вашим братом?

– Да-да… через пару недель, когда все мы шли из школы домой, кто-то из соседских больших мальчишек стал обзывать этого мальчика, которого Лука дразнил.

– Так… и?…

– И Лука прямо озверел. Избил двоих до крови, одного гнал полпути до Кастелло. И все время орал на них, мол, не смеют говорить такие вещи о его брате. – Глаза у Вьянелло загорелись. – Домой явился весь в крови. Кажется, сломал в драке палец – мой отец, помню, повел его в больницу.

– А потом?

– Ну, пока они были в больнице, Лука рассказал отцу, как все вышло. Когда вернулись, отец поведал матери. – Вьянелло допил вино и потянул из кармана банкноты.

– И что сделала мать?

– Да ничего особенного на самом деле. Вечером приготовила risotto di pesce [18], любимое блюдо Луки. Нам его две недели не давали – мать вроде бастовала. Наказывала нас за то, что сказал Лука. Но после этого он улыбаться опять начал. Мама никогда больше о том не поминала. Лука младшенький был, и я всегда считал – он любимчик мамин. – Вьянелло принял сдачу и сунул в карман. – Такая уж она – без поучений, но добрая-предобрая душа.

Он подошел к двери и придержал ее открытой перед Брунетти.

– В списке еще есть кто-нибудь, комиссар? Вы ведь не станете меня убеждать, что кто-то из них способен на нечто еще более гнусное, чем фальшивое благочестие. – Вьянелло повернулся посмотреть на часы над стойкой бара.

Брунетти не меньше его устал от благочестия.

– Не стану, нет. Четвертый поделил все поровну между шестью детьми.

– А пятый?

– Наследник живет в Турине.

– Немного остается подозреваемых, да, синьор?

– Боюсь – так. И начинаю думать, что там и подозревать-то нечего.

– Стоит ли нам возвращаться в квестуру? – Вьянелло, подтянув рукав, глянул теперь на свои часы: четверть седьмого.

– Нет, не стоит и беспокоиться, – ответил Брунетти. – Успеете добраться домой в подобающее время, сержант.

Тот улыбнулся в ответ, хотел что-то сказать, остановился, но потом поддался импульсу:

– Дайте мне время на гимнастику.

– Ты мне такого лучше даже не говори! – Комиссар состроил гримасу преувеличенного ужаса.

Вьянелло, захохотав, ступил на лестницу моста Академии, а Брунетти пустился в путь мимо площади Сан-Барнаба – домой. На этой-то площади, когда он стоял перед только что отреставрированной церковью и впервые смотрел на ее отчищенный фасад, в голову ему пришла идея. Он завернул в проулок около церкви и остановился у последней двери перед Большим каналом.

На его второй звонок дверь со щелчком отперлась, и он вступил в огромный внутренний двор палаццо его тестя и тещи. Лючана, горничная, служившая в семье еще до того, как Брунетти встретил Паолу, открыла дверь на вершине лестницы, что вела в палаццо, и улыбнулась, дружески его приветствуя.