Гибель веры

– Синьорина да Пре сказала как-то после мессы – у нас падре Пио не собирает во время мессы пожертвований… не собирал… – Девушка остановилась, внезапно осознав путаницу во времени, вызванную тем, что она покинула орден.

Брунетти увидел, как ее дрожащие пальцы, потянувшиеся к виску, соскользнули назад, ища защиты под платом, но нащупали лишь открытые волосы и отдернулись, как от горячего.

– После мессы, – повторила она, – когда я провожала ее в комнату, синьорина сказала, что отсутствие пожертвований – не беда, что после ее ухода они поймут, как она щедра.

– Вы ее спросили, что она имеет в виду?

– Нет, подумала, и так понятно: оставит им деньги или часть денег.

– И что?

Снова отрицательное движение головой:

– Не знаю.

– Сколько она прожила после этого?

– Три месяца.

– Она кому-нибудь, кроме вас, говорила о деньгах?

– Не знаю. Она мало с кем разговаривала.

– А вторая женщина?

– Синьора Кристанти, – пояснила Мария. – Она выражалась гораздо определеннее. Твердила, что хочет оставить деньги людям, которые были добры к ней. Повторяла это всем и все время. Но она… думаю, она не способна была сама принять такое решение, по крайней мере, в пору моего там пребывания.

– Что дает вам основание так думать?

– Она не очень ясно соображала, – ответила Мария. – По крайней мере, не всегда. В какие-то дни вроде приходила в себя, но в основном бредила: считала себя маленькой девочкой, просила куда-нибудь ее сводить. – Девушка секунду помолчала и добавила с выражением диагноста: – Это очень распространенное явление.

– Возвращение в прошлое?

– Да. Бедняжки. Полагаю, прошлое для них лучше настоящего. Любое прошлое.

Брунетти вспомнил свой последний визит к матери, но отринул это воспоминание. Взамен он спросил:

– Что с ней сталось?

– С синьорой Кристанти?

– Да.

– Умерла от сердечного приступа месяца четыре назад.

– Где умерла?

– Там, в casa di cura.

– Где с ней произошел приступ? В ее комнате или в каком-то месте, где находились и другие люди? – Брунетти не назвал их «свидетелями» даже про себя.

– Она умерла во сне, спокойно.

– Понятно. – Ничего ему не стало понятно, и он потянул время, прежде чем спросить:

– Означает ли этот список, что, по вашему мнению, эти люди умерли от чего-то еще? Не от тех болезней, которые официально считаются причиной их смерти?

Она подняла на него глаза, и его озадачило ее удивление. Если уж зашла так далеко, что сидит здесь, у него, несомненно должна понимать, что сказанное ею будет иметь последствия. Очевидно, пытаясь выиграть время, повторила:

– От чего-то еще?

Брунетти промолчал, и она ответила:

– Синьора Кристанти никогда до того не имела проблем с сердцем.

– А другие люди из этого списка, которые якобы умерли от сердечных приступов или инсультов?

– У синьора Лерини бывали проблемы с сердцем. Больше ни у кого.

Он снова посмотрел на список.

– Еще одна женщина, синьора Га лассо. У нее были проблемы со здоровьем?

Вместо того чтобы ответить, она стала водить пальцем по верху сумки – туда-сюда, туда-сюда.

– Мария, – проговорил Брунетти и продолжил только тогда, когда она подняла на него глаза, – я знаю: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего» [7].

Это так поразило ее, будто сам дьявол взялся цитировать Библию.

– Но ведь важно защитить слабых и тех, кто не может защитить себя сам. – Брунетти не помнил, есть ли это в Библии, но полагал, что обязательно должно быть.

Она упорствовала в молчании, и потому он спросил:

– Вы поняли, Мария? – Не услышав ответа, изменил вопрос: – Вы согласны?

– Конечно, согласна, – раздраженно отозвалась она. – Но вдруг я ошиблась? Что если все это – мое воображение и с этими людьми ничего не произошло?

– Если бы вы в это верили, сомневаюсь, что оказались бы здесь. И конечно, не были бы одеты так, как сейчас.

Договорив, Брунетти понял, что это можно истолковать как неодобрение ее манеры одеваться, хотя слова его относились только к решению покинуть орден и снять облачение.

Брунетти сдвинул список к краю стола, как бы обозначив этим жестом, что меняет тему.

– Когда вы решили уйти оттуда?

Если бы она и ждала вопроса, не ответила бы быстрее.

– После того, как поговорила с матерью-настоятельницей. – В голосе прорвался горький отзвук чего-то пережитого, вспомнившегося в эту минуту. – Но сначала говорила с падре Пио, моим духовником.

– Можете передать мне содержание вашей беседы?

Давно далекий от церкви и всех ее заморочек, комиссар уже не помнил, что там можно повторять об исповеди, чего нельзя, и какая кара грозит тому, кто разгласит ее тайну. Но помнил достаточно, чтобы знать: исповедь – нечто, о чем не каждый расположен говорить.

– Да, наверное.

– Он тот самый священник, который служит мессу?

– Да. Он член нашего ордена, но живет не там. Приходит дважды в неделю.

– Откуда?

– Из нашего капитула, здесь, в Венеции. Он и в другом доме престарелых тоже был моим исповедником.

Брунетти уже понял, что она охотно отвлекается на детали, и поэтому задал вопрос:

– Что вы ему рассказали?

Наступила пауза: Мария, видимо, воскрешала в памяти беседу со своим духовником.