Гибель волхва

- Погоди ты, - перебил его Лушата. - Этот перевозчик что дедушка из-под девятой сваи [т.е. водяной]; как в корчме глаза переменит от меду, так и начинает всех пугать! Сейчас ты помолчи, пускай вятич хоть раз рот раскроет... Ведь издалека человек в Киев приволокся!

Всеслав не хотел говорить, и начал он свой рассказ неохотно, но постепенно воспоминания все ярче разгорались в его душе, картины страшной ночи и пожарища до мельчайшей черточки вставали перед глазами - и он все шептал и шептал о предбывшей жизни, об опаленной яблоне, воротах, скрипевших на ветру перед сгоревшей избой, о старике Милонеге, трясущимися руками бросавшем в огонь перед великим Родом шипящего белого петуха.

Всеслав умолк оттого, что позади на стене погасла последняя лучина и наступила тьма. За столом долго никто не двигался, потом невидимый кто-то стал раздувать в печи уголья, разгорелась лучина и наступила тьма. За столом долго никто не двигался, потом невидимый кто-то стал раздувать в печи уголья, разгорелась лучинка и осветила седые волосы Пепелы.

- Ну ты и говору, вятич, соловей прямо, - произнес тихо Лушата. - С тобой мы тут по ночам пропадать не будем...

- Ты про мать-то больше ничего не слыхал? - спросил пожилой ремесленник.

- Нет.

- Поклонись Пепеле, он на воду посмотрит, может, скажет. Второго такого волхва в Киеве нет. Молнии укрощает! Вот токо христиане в своем храме Ильи зубы на него точат, пришибить хотят!

- Раз за Волгу увели, значит, жива, а коли жива - надеяться надо. Слышь, вятич?!

Пепела все молчал. Потом, когда все притихли, едва слышно проговорил:

- На всей Руси теперь бед избыток...

Опять все умолкли и долго сидели неподвижно, каждый припоминая свое. По столу бегало множество муравьев, громко жужжали мухи.

- А правда, - обратился к старику Лушата, - что те люди, что за Волгой живут, меду не пьют?

- Ну вот, одна у волка песня и ту перенял! - заговорил пожилой ремесленник. - А пьют они пуще нашего. У них конопля своя растет, так они ее разотрут с водой и пьют, с трех глотков человек в беспамятство впадает!

- Ты понял, Соловей? - улыбнулся Лушата. - Все он уже знает, пора его убивать! Да и древних лет достиг. Ему теперь положено на печи в тараканьем молоке по полулокоть лежать и ждать, когда свинья на белку начнет лаять...

- Умолкните! - выкрикнул Отроча. - Скоро по всем вам земля застонет! Знайте вот, что князь Владимир с дружиной крестился! Кумиров наших на христианских поменял!..

- Ну и что?! Ольга тоже крестилась, а мы как жили, так и живем со своими кумирами! - перебил его Лушата.

- Опять то же! Услышь! Князь крестился, зовут его теперь не Владимир, а Василий; ведет он сейчас из Царьграда и Корсуни крестителей для нас... Перевозчик говорит, что царьградские князья за него царицу Анну отдали, а он за то обещал всю Русь окрестить!

- Никогда такого не будет, - уверенно проговорил Лушата, - мы со своими богами живем с тех пор, когда еще и пращуры не родились!

- Постойте! - остановил разговор Пепела и обратился к Отроче: - Тебе это только хромой перевозчик говорил?

- Ты что?! Весь Киев гудит!

Обеспокоенный голос старика всех насторожил. Всеслав, всего второй день живший в городе, сперва даже не понял, о чем говорят ремесленники, потом странная мысль обожгла его. Как могут быть другие боги?! И кто может принудить его поменять свою кумирню на христианскую церковь?!

...Соловей горько усмехнулся. Тогдашняя весть Отрочи все-таки не напугала ремесленников. Уже много лет в Киеве жили христиане, многие тут знали и об их боге Христе, видели его церковь, но сами ходили на капище к Перуну, Макоши, Велесу - и верили, что эти боги лучшие на свете. Старый Всеслав вспомнил, что тогда, в землянке, он после слов Пепелы поднялся из-за стола, нашел блюдце, налил в него меду, поставил в подпечье, проговорив: "Это домовому!" - и все, успокоившись, заулыбались. Опасная весть Отрочи скоро почти забылась; лишь когда стали укладываться по полатям, Пепела громко сказал Всеславу:

- Утром пойдешь со мной на капище!

Горячее летнее солнце освещало избы и сады шумного, дымящего окнами Киева. Умывшийся у рукомойника Всеслав вслушивался в звон кузниц, топот и ржание коней, голоса ремесленников в землянке. Скоро оттуда поднялся Пепела, подошел к вятичу, глянул на него, и Соловей вздрогнул - у старого волхва были разные глаза: один черный, зоркий и молодой, другой серый, помутневший и уставший, будто только его коснулась многолетняя жизнь Пепелы.

Долго шли они по незнакомым Всеславу улицам Киева и наконец остановились у входа в кумирню, где молча стояло множество народа. Над их головами высоко поднимался Перун с серебряными волосами и золотыми, сверкающими усами. Синеватый дым медленно проплывал перед деревянным лицом кумира и таял в солнечном свете. С обеих сторон Перуна возвышались другие боги - Макошь, Дажьбог, Стрибог, Переплут [Перун - бог грома и молний, Дажьбог - бог солнца, податель благ, Стрибот - бог ветра, Переплут крылатый пес, охраняющий семена и посевы от поедания зверьем и вытаптывания]. На окружавшей капище изгороди шевелились на ветру вышитые полотенца.