Гибель всерьез

Кристиан с самым серьезным видом кивнул каждому из трех отражений, а чтобы я мог видеть не только центральное, установил створки строго перпендикулярно, хотя все равно заслонял мне обзор.

«Не знаю, стоит ли тебе все рассказывать. Конечно, мы знакомы уже… дай Бог памяти, сколько лет? Вместе гуляли, ходили в кино, вместе выпили уйму виски… ну, и что же? Пусть я когда-то выловил тебя из моря, кажется, в Перро — это еще не причина, чтобы взять и открыть тебе всю мою душу! Вернее, всю нашу душу, разделенную для удобства общения на три части… Но твой ослиный скептицизм мне осточертел».

Я не перебивал и молча ждал, пока он выговорится. Вот, значит, в какого психопата влюбилась Ингеборг… Эта мысль обожгла, как глоток кипятка — бывает, отхлебнешь ненароком и не подаешь вида, чтобы не прослыть неженкой. В то же время я упивался презрением к Кристиану. Жалкий захолустный шарлатан с дурацкими фокусами. Кристиан сомкнул створки за своей спиной.

— Пока, — заметил я, — ты скорее закрываешь свою душу…

Я смотрел на его руки, придерживавшие створки: большие пальцы повернуты внутрь, остальные веером снаружи на кожаной обивке… Незнакомые руки, сильные, с четкими иероглифами тугих, вздутых вен, — извивы на правой совсем не такие, как на левой, — кому из троих они принадлежат? Из-за сомкнутых створок выбивался тонкий лучик, высвечивавший золотистую полоску на затылке Кристиана, — если только это был Кристиан, — от этого только темнее казался контур головы и поднятых, как у ставшего наизготовку борца, плеч.

— Вообще-то, — продолжал я, — на что она мне сдалась, твоя несчастная тройная душенька? Мне до нее дела не больше, чем до твоего брюха или твоего…

Может, я выразился грубо, но он меня допек своим фиглярством. Плевать мне на все его проблемы и бездны; мне мерещилась за ним другая тень, другая бездна, куда толкал меня беззаботный смех моей Омелы… О Ингеборг, не смейся надо мной! Не я затеял эту комедию, а твой альфонс-недомерок с площади Станислас, папенькин сынок, который не так давно мнил себя завоевателем Парижа, а теперь вот развлекается фокусами, ни дать ни взять Робер Уден или Аллан Кардек^[36]… Но я не такой уж простак и покажу ему, что меня на эту удочку не поймаешь.

«Уж не думаешь ли ты, дружище, что открыл Америку, если разглядел — да и то, может, тебе почудилось — в раздвоенном человеке еще и третьего. Две струны или три — невелика разница, все равно твоя шарманка не станет органом… И нечего смотреть свысока на Роберта Льюиса. А если бы у твоего зеркала было не три, а четыре створки? Еще одно стекло да две пары петель — недорого обойдется… И вот в твоей команде уже четверо, верно? И так далее. Но пусть вас наберется десяток, пусть два — поставь зеркала гармошкой или по кругу — чем это нам поможет, чудак, когда и одной души хватает, чтобы все перемешалось в голове…

Я разглагольствовал довольно долго и, должно быть, имел преглупый вид. Зато достиг, чего хотел: Кристиан взорвался. Слова бросаются в голову не хуже виски. Кстати, где же обещанное виски? Взорвался, Кристиан положительно взорвался: