Гибельные боги (СИ)

Джустиниани поднял глаза на Глорию и выпрямился. В висках застучала кровь, лоб покрыла испарина. Он знал, что эта женщина — хладнокровна и жадна, давно понял, что она себялюбива и суетна. И все же понимание, что перед ним сейчас сидела самая обыкновенная ведьма, обдало его внутренним жаром. «С твоей старомодной моралью и дурацким кодексом чести…» Браво, Глория, четче не скажешь. Но при этом она явно продолжала разговор, начатый старухой Леркари, и назвала то, за что хотела заплатить. Ларец. Рокальмуто же тоже проронил: «сундучок». Стало быть, и мужеложника с Пинелло-Лючиани, и эту чертовку интересует тот короб, набитый куклами, что он нашёл в сундуке Джустиниани? Неужто они верят во всю эту вздорную ересь?

Сам он понимал, что бытие дьявола реально, и если начало Добра в Боге, а «Бог зла не сотворил», то должен быть и тот, кто первым воплотил идею зла и греха. Но вольты и демонические обряды? Всерьез? Не спиритические забавы и пустое шарлатанство, не салонные забавы, а подлинный демонизм? Здесь? В Риме?

Между тем Глория явно не шутила — иначе не предлагала бы за ларец такой сумасшедшей цены!

Джустиниани погрузился в каменное молчание. Просить у Глории объяснений он не хотел, между тем она, почти не дыша, пожирала его глазами и явно ждала ответа. Он решил отсрочить договор — до выяснения всех обстоятельств.

— Есть человек, — тихо проговорил он, — готовый дать больше.

Кровь стремительно отлила от лица донны Монтекорато, обрисовав на нём очертания черепа.

— Пинелло-Лючиани? Сколько он посулил?

Джустиниани пожал плечами.

— Пока сделка не заключена — я был бы глуп, если бы огласил ее условия.

Глория вскочила и стремительно пронеслась по комнате, потом резко повернулась к камину и пролетела обратно. Благородный человек не должен сидеть, когда женщина стоит, но нигде не сказано, что должен делать мужчина, когда по комнате носится разъяренная фурия. Джустиниани остался в кресле, борясь с искушением задвинуть под него ноги, опасаясь, как бы на них не наступила все еще снующая по комнате сумасбродная ведьма. Но Глория наконец чуть успокоилась, и села перед ним.

— Послушай, ты же не сумасшедший! Едва он получит ларец и заставит тебя открыть его, за твою жизнь никто не даст и ломаного гроша. Ты не знаешь этого человека.

— А ты его знаешь? — иронично поинтересовался Джустиниани, — откуда? Любовник?

Глория не ответила. Она, казалось, даже не расслышала его.

— Послушай, Винчи, не продавай… Сколько бы он не предложил, — мы дадим больше, слышишь? — и она поспешно выскочила из комнаты.

Джустиниани лениво поднялся и, стараясь не наступить на кота, тут же задравшего хвост и побежавшего впереди, направился в столовую, по пути сосредоточенно размышляя. Итак, Глория вначале пыталась прельстить его, потом, поняв, что сентиментальных воспоминаний о прошлом у него не осталось, завела прямой торг. Стань она его любовницей, ей был бы открыт доступ в дом, и получить ларец ей было бы проще простого, причем — задарма. Но и сумма в сорок тысяч была явно оговоренной. С кем? Точно, что не с Пинелло-Лючиани, ибо при этом имени она побледнела. Перспектива, что ларец попадет в руки Пинелло-Лючиани, испугала ее — и это была не игра. Так побледнеть… Стало быть, в кругах этих чертовых демономанов существует две партии. Одна — судя по всему, возглавляется Пинелло-Лючиани, а вторая была партией его дядюшки. При этом партия Пинелло-Лючиани уже дважды пыталась его уничтожить. Глория же, как и старуха Леркари, безапелляционно утверждает, что, получив ларец, они повторят попытку в третий раз. Почему? Кому он мешает?

— А это правда, что донна Монтекорато когда-то была вашей невестой? — У окна столовой стояла Джованна и смотрела, как от порога виллы отъезжает карета Глории.

— Это вам рассказала донна Леркари? — он вспомнил, что Джованна на ужине у Чиньоло сидела рядом со старухой.

— Так это правда?

— Да, — бездумно подтвердил Джустиниани, думая о своём.

— Она сказала, что когда мессир Джанпаоло выгнал вас, донна Глория расторгла помолвку. А вы любили ее? — спросила Джованна с прямотой юности.

Джустиниани поднял на нее глаза.

— Santa simplicitas, cвятая простота, — тихо пробормотал он, — любил.

— И сейчас любите?

Джустиниани усмехнулся.

— Любовь, дорогая Джованна, — менторски начал он, — удивительно странная штука. Как говорил один немец, она нужна вовсе не человеку, но — роду человеческому, и потому сводит порой абсолютно разных людей в глупейшие союзы, а потом человек годами недоумевает, что могло сблизить его с особой, совершенно чуждой ему, и даже испытывает род стыда. В любви много глупости, дорогая Джованна, очень много. Я еще не пришел к той мысли, что вся эта любовь — чистейший вздор, но я близок к ней.

— А то, что рассказывала донна Леркари о донне Монтекорато — правда?

— А что она рассказывала? — лениво поинтересовался Джустиниани. На самом деле это его ничуть не интересовало.